Архнадзор

Петр Мирошник

Две недели назад пришло письмо. В нем сообщалось, что дом 4А по 6-му Ростовскому переулку теперь выявленный памятник и снести его нельзя. Определена территория памятника, а собственнику направленны подробные инструкции о том, что он может и чего не может делать со зданием. Радость моя вполне обоснована – ведь в феврале я подавал заявку в Департамент культурного наследия.

Заявки часто подаются в ситуации реальной угрозы сохранности заявляемого. Это своеобразная последняя надежда для многих старых и красивых зданий, расположенных на участках, из которых инвестор решил извлекать прибыль. Практически каждый громкий снос последних лет – снос заявленного объекта. Так было на Погодинской, Садовнической, Большой Дмитровке, Покровском бульваре, в Лужниках . Черная книга АН чуть ли не на половину состоит из заявленных памятников.

Сценарий всегда сходный: на одной чаше весов интерес инвестора, на другой — градозащитники со своей заявкой. Посредине — Департамент культурного наследия, производящий телодвижения, которые позволяет статус – на две ступеньки ниже первого вице-мэра Марата Хуснуллина, на самом деле решающего, чему в городе стоять, а чему быть снесенным.

Писать заявку страшно. Пока дом не имеет статуса, есть шанс его получить, если по заявке приходит отказ, второго шанса не будет, если только не откроются вдруг какие-нибудь новые сверхъестественные подробности истории дома. Например, Пушкин останавливался здесь проездом и надиктовал ночью Чайковскому первый концерт.

Если оставить в стороне очевидные примеры, такие как Кремль или храм Василия Блаженного, понятием «памятник» охватывается такой широкий круг явлений, что самым понятным объединяющим их признаком является факт нахождения в реестре памятников. Очень многим невозможно объяснить, почему Шуховская радиобашня не может быть разобрана, перенесена на новое место, собрана заново из новых металлических деталей. От обывателя ускользает то, что является важнейшей сущностью памятника – прожитая им жизнь, материальная субстанция памятника – именно та, что прожила эту жизнь, видела Пушкина или Ленина. А ровно оштукатуренные старые дома, выглядящие как новые – вольный пересказ, «испорченный телефон», а вовсе не подлинное свидетельство.

***

Планы заявить дом в 6-м Ростовском вынашивались не один год, не хватало сведений для заявки. Просто «красивый старый домик».

Почти ничего не известно об архитекторе. Вильгельм Циммер, вероятно, был немецким подданным. Достоверно известно о трех его постройках. Помимо нашего дома это санаторий в Одессе (1928) и перестройка дома МОПР (Международная организация помощи борцам революции) в Газетном переулке в Москве (1925). В 1920-е Циммер возглавлял проектные работы Госстроя в области жилищного строительства, где его задачей было «создать наподобие крупных западноевропейских и американских фирм свой тип небольших жилых домов».

Постановление ЦИК СССР 1924 года «О жилищной кооперации» впервые после революции позволил решать жилищный вопрос, стоявший на тот момент в Москве крайне остро. Гражданам предоставлялось право объединяться в жилищные кооперативные товарищества.

Особые льготы устанавливались для рабочих жилищно-строительных кооперативных товариществ, например, они имели возможность превышать при строительстве санитарные нормы. С этого момента правила по заселению, уплотнению и содержанию квартир устанавливало правление жилищного товарищества, а не государство.

В постановлении о строительстве коммунальных домов говорилось: «Обратить внимание… …на целесообразность проведения в жизнь строительства типов домов с коллективным использованием вспомогательной площади (как-то: кухни, столовой, ванных, прачечных и пр.)».

«Жилой дом рабочего жилищно-строительного кооперативного товарищества «Трудкоопстрой», 1929, арх. В. Циммер» (таково официальное наименование нового памятника) – один из первых домов подобного типа.

В соответствии с проектом общие помещения прачечной, гладильни, сушильни, котельной расположены в подвале. Этажи с первого по третий занимают отдельные квартиры с кухней, ванной и туалетом, а в мансардном этаже с двух сторон коридора – комнаты с общим туалетом. Дополнительные кухни, которыми должны были пользоваться жители мансарды, размещены на первом и втором этажах.

Жилой этаж. проект 1927 года

Одновременно, в конце 1920-х в Москве и других городах начинается строительство рабочих поселков, домов-коммун, предложивших совершенно новый взгляд на то, как в одном здании могут быть организованы совместное проживание и совместный быт.

Дом 4А по 6-му Ростовскому – редчайший образец архитектурной мысли на этапе поиска этих форм. Реализованные проекты тех лет немногочисленны, а аналогов в той степени сохранности, какую можно видеть здесь, просто нет.

В поисках нового содержания Вильгельм Циммер соединил известные на тот момент формы дешевых доходных домов с отдельными квартирами, общежитие коридорного типа в мансардном этаже и прогрессивные идеи общих для всего дома функциональных зон с кухнями, прачечной и другими бытовыми помещениями.

Важно и то, что проект реализовывался при очень ограниченных средствах, что позволяет в каком-то смысле сопоставлять его с массовым жилым строительством 1960-х. Экономия средств заметна везде — начиная с выделенного земельного участка, части более обширного домовладения, занятой до того хозяйственными постройками, и продолжается в используемых материалах. Деревянные межэтажные лестницы, площадь мансарды, увеличенная по сравнению с изначальным проектом 1927 года, технология засыпных стен по методу Герарда, позволяющая экономить стройматериалы. (В таких стенах соединение внутренних и наружных слоев кладки выполнялось в основном гибкими стальными связями либо с помощью перевязки кирпичом).

Дом, возникший в результате, очень самобытен и живописен.

Конструктивистские фасады и сложная крыша, чей силуэт напоминает крыши европейских городов раннего нового времени с лесом разнокалиберных труб. И деревянные лестницы, и столярные заполнения окон, и внутренняя планировка квартир, и даже первоначальная кровля сохранились до нашего времени. Это совершенно удивительно, учитывая то, насколько изменился в прошедшие 90 лет весь окружающий городской пейзаж.

История Ростовских переулков содержит весь набор традиционных для центра города потрясений. Генплан 1935 года подарил Мухиной горе новую высотную доминанту – «Дом архитекторов» по проекту Алексея Щусева. Легенда говорит, что возвышающийся над рекой огромной подковой дом спроектирован такой формы специально, чтобы в центре полукруга сохранить церковь. Тем не менее церковь снесли.

1960 г. Дом архитекторов достраивается. Благовещенская церковь частично снесена

Эпоха модернизма поставила вдоль Плющихи жилой дом, чей фасад протянулся на 450 метров, изменив планировку нескольких кварталов.

Лужковское время отметилось сносом доходного дома Благовещенской церкви, остававшегося последним элементом центрального ядра района.

Современное градостроительство пришло в Ростовские переулки с проектом межевания. По проекту участок, на котором стоит дом, объединяется с соседним сквером. В будущем это может означать только одно – снос и новое строительство.

Территория межуемой части города довольно точно совпала с территорией, которую некогда занимало московское подворье Ростовских архиереев и окружавшая его слобода. 6-й Ростовский переулок соединял в древности дорогу на Смоленск, проходившую по трассе Плющихи, и центр слободы, где стояла Благовещенская церковь. Церковь располагалась на небольшой площади, к которой подходили четыре переулка, пятый спускался по косогору Мухиной горы к Ростовской набережной. Сейчас два переулка — 4-й и 6-й Ростовские — отходят от Плющихи и теряются во внутридворовых пространствах.

6-й Ростовский переулок в 1913 году

На центральную площадь выходил фасад снесенного в 2010 году дома 6 по 6-му Ростовскому. Дом стал одной из жертв секретного «антитеррористического» постановления московского правительства. Постановление содержало обширный список пустующих зданий в центре города, которые якобы могли быть использованы террористами и потому должны были быть снесены. Сносы эти имели две практические цели – дать работу компании «Сатори» и расчистить площадки для новых строек.

Дом 6, проект 1912 года

Стены недоломанного дома на высоту двух этажей простояли пару лет – на каком-то этапе градозащитникам удалось остановить снос. Когда руины были признаны опасными, а дом непригодным для восстановления, остатки здания были разобраны, а площадка заросла травой. Местные жители добились, чтобы управа организовала на этом месте сквер. Этот сквер и был объединен проектом межевания с участком дома 4А.

***

«Город должен развиваться» — не просто философская концепция. Множество действующих документов содержат это развитие в заголовке и в каждом абзаце. Постановление  2006 года о формировании пешеходной зоны, соединяющей Нескучный сад и московский Сити, включает в себя десятки кварталов, граничащих с этой виртуальной трассой. В зону действия постановления попали и Ростовские переулки.

Если бы проект пешеходной зоны содержал не «зоны развития» (эвфемизм, подразумевающий возможность сноса и нового строительства), а охранные зоны, не надо было бы выдумывать способы защитить красивый старый дом, а статус памятника ему придал бы сам Департамент культурного наследия.

Наверное, правы те, кто считает, что градозащитники борются не за, а против. Наверное, меня бы вполне устроило, если бы дом не получил статуса памятника, но остался таким, каким я его знаю. И я совершенно не против идеи пешеходной зоны, соединяющей полгорода. Еще в 1923 году Щусев предложил опоясать город огромным кольцом бульваров. Практически той же трассы держится и современная пешеходная зона. Удивительная для нашего времени преемственность, содержащая в себе типичный же для нашего времени парадокс. Один замысел великого архитектора в версии современного московского градостроительства упирается в другое творение того же архитектора. Пострадать от реализации проекта должны в первую очередь жители щусевского дома. У них под окнами расположена одна из зон развития – 6-й Ростовский переулок, сквер на месте снесенного дома и новорожденный памятник.

Статус памятника не должен быть одной лишь охранной грамотой. Это обесценивает саму идею, и градозащитники – первые, кто страдает от подобной девальвации. Наша цель – не война. Желание сохранять старые дома на самом деле основывается на потребности остаться в знакомом пространстве, не обнаружить вдруг, что тебя выселили из собственного города. Здесь важны не столько стены зданий, сколько момент узнавания. Когда зимним вечером ты едешь в троллейбусе по городу, за окном почти ничего не видно, но ты точно знаешь, что там за окном твой город. Такой же, как в твоих детских воспоминаниях и в фильмах, которые видел много раз.

Эта целостность города, состоящая из отдельных зданий, воспоминаний людей и зафиксированная кинопленкой, и есть истинная цель, к которой стремишься, когда садишься писать заявку о придании какому-то домику статуса памятника. Памятник – не отдельный дом, памятник – то самое ощущение целого, которое не может быть зафиксировано в реестре памятников. Лучше всего передать это ощущение удается литературе, живописи и кино.

Город, в который люди мечтают приехать хоть на один день («увидеть Париж и умереть»), отличается наличием неуловимой субстанции, которая весомей таких вещей, как стоимость квадратного метра. Эта субстанция – не количество официальных памятников. В Париже очень дорогая недвижимость, но не это делает его Парижем.

И Москву Москвой делает другое. 6-й Ростовский переулок известен всей стране, хотя большая часть сограждан об этом не догадывается. Как не догадываются сограждане о том, что в Москве нет 3-й улицы Строителей.

В 6-м Ростовском переулке стояло кафе «Три тополя», рядом с которым безымянный водитель такси долго ждал с билетами в кино свою пассажирку и уехал не дождавшись. Самое печальное для градозащитников – то, что такие истории нельзя внести в реестр объектов культурного наследия.

Вернувшаяся домой с деньгами и подарками после продажи на московском рынке свинины героиня Татьяны Дорониной замирает после вопроса мужа о том, что же она привезла из столицы для себя. Этот вопрос не находит ответа. Вернее, весь фильм это ответ на этот короткий и грубый вопрос. А еще сам воздух 6-го Ростовского переулка содержит ответ на этот вопрос. Этот воздух и сегодня такой же. И вид из того окна, вид, который заменил героине фильма всю Москву, сегодня тот же.

Кадр из раскрашенной версии фильма «Три тополя на Плющихе». 1967 г.

Это и есть главный памятник всей Плющихи. Его невозможно поместить в реестр объектов культурного наследия. Но его можно сохранять, и это отличная инвестиция – спросите у жителей Парижа, Барселоны или Венеции.

***

Символом этого уголка Москвы могли бы стать фундаменты храма, сохранившиеся под асфальтом двора в подкове Дома архитекторов. Их раскрытие и включение в пространство рекреационной зоны никак не ухудшит ее потребительские свойства, но на порядок увеличит концентрацию смыслов в этом месте. Точно так же сквер на месте снесенного дома, принадлежавшего церкви, может сообщать ландшафтными средствами о прошлом места.
Другим «знаком места» могло бы стать воссозданное кафе «Три тополя». Кинодекорацию очень просто воссоздать как постоянное архитектурное сооружение: сейчас на этом месте стихийная парковка.

Дом 4А должен вновь стать домом, местом, где живут люди. Это может быть гостиница, хостел, общежитие или просто жилой дом. Функции, заложенные 90 лет назад при проектировании, очень востребованы сегодня и могут спокойно вернуться.

Но все это внешние атрибуты, они хороши сами по себе, но мертвы без людей, которые приходят сюда, чтобы почувствовать то, что нельзя увидеть глазами. Эта субстанция, лучше всего зафиксированная кинопленкой «Трех тополей на Плющихе», тоже поддается восстановлению.

Работа над заявкой заставила меня изучить прошлое описанной местности. Еще сильней я проникся настоящим – я ходил на слушания по межеванию квартала, общался с местными жителями. Но больше всего меня занимали сценарии возможного будущего: что может произойти, чего нельзя допустить, к чему нужно стремиться. Естественно, в голове рождались проекты разной степени реализуемости. Но раз удалось добиться сохранения дома в его первозданном виде, а не строительства на его месте нового, стыдно следующим шагом предлагать дополнить памятник чем-то еще. Если воссоздание кафе «Три тополя» как-то оправдано тем, что оно действительно стояло здесь, пока велись съемки, то все остальное будет похоже на попытку дорисовать что-то на картине, висящей уже сто лет в музее.

Но привычка требует мемориальной доски, памятного знака, памятника, в конце концов. Что такое памятник, никто не знает. Вообще-то в наше время эту роль взял себе «мужик в пиджаке» (предыдущий исторический этап знал «картавого в кепке»). Мужиком в пиджаке изображают поэтов, политических деятелей, ученых и святых, лишь бы стоял посреди площади или с краю. Возможно, руку к этому приложили и «картавый в кепке» и самый первый зарегистрированный «мужик в пиджаке». Он одновременно и фигура человека – памятник в одном из распространенных смыслов и памятный знак, указывающий на то, что здесь рядом стоял дом, в котором родился вот этот самый мужчина в пиджаке и с усами, поэт Лермонтов.

Желание избежать этой прямолинейности, результатом которой становятся десятки скучных пропорциональных фигур по всему городу, не давало покоя. И я придумал что-то, что и памятником нельзя назвать. Памятник – знак, сообщающий зрителю о том, что на этом месте что-то произошло или находился объект, которого больше нет – не обязан быть из гранита и бронзы. Гораций, Державин, Пушкин и сотни других поэтов писали об этом весьма недвусмысленно. Со средней школы мы знаем, что главный памятник Солнцу русской поэзии – не тот, который стоит на площади, а тот, который он изготовил собственноручно: его стихи. Правда, одно обстоятельство обычно остается незамеченным. И Пушкин, и Державин, и даже Гораций писали не столько о собственных творениях, сколько о людях, которые будут повторять их через много лет.

Наверное, нет нужды призывать здесь любителей старой Москвы пересматривать «Три тополя на Плющихе» или «Покровские ворота». Вряд ли эта статья сподвигнет к этому сильней, чем собственное желание.

Я предложу другое. Городской театр, хэштэг #тритополянаплющихе, место для селфи и все остальное, что так раздражает «любителей старины». И в то же время это памятник безымянному герою Олега Ефремова, самому великому артисту, фильму, времени, дух которого до сих пор витает в 6-м Ростовском, чему угодно, пусть каждый додумает сам. Эпоха гаджетов, соцсетей и быстрого интернета открывает новые возможности для оживления городских легенд, которые металлов тверже и выше пирамид.

Если то, что сделал я, будут повторять другие, в Москве появится аттракцион не хуже Пизанской башни. Для этого нужен фотоаппарат, автомобиль (велосипед, etc.) и герой, поставленный с необходимым реквизитом на нужную точку. Мой памятник выглядит так. Каждый желающий может поставить на этом месте свою версию памятника, вложив в него все, что хочется именно ему.

 Распечатать статью

Опубликовано 26 сентября 2016 в 0:39. Рубрики: Адресная книга, Будни краеведения.
RSS лента комментариев к этой записи. Вы можете оставить комментарий, или трекбек с Вашего сайта.