Четвертая защита Боровицкой площади
Рустам Рахматуллин
Обсуждение места и способа увековечения памяти св. князя Владимира вышло за рамки приличия по форме и зашло в тупик по существу. Сети переполнены злобой, невежеством и фобиями. Электронные СМИ разумно уклоняются от обсуждения темы в жанре ток-шоу, но нет и экспертных диалогов за столом. Оппоненты, большинство которых анонимы, не разбирают лиц и выражений. Не остается места для полемики о градостроительном, художественном и символическом качестве конкретного проекта, как и об альтернативных местах установки.
Действие первое. Воробьевы горы
1000-летие кончины князя Владимира 28 июля было отмечено на высшем государственном и церковном уровне, а монумент не поспел. Российское военно-историческое общество (РВИО), менеджер проекта по доверенности федерального правительства, пока не справилось.
Первой ошибкой было объявить конкурс на монумент, а не на место.
Второй ошибкой было выбрать (по умолчанию? по конкурсному заданию?) «круглую» скульптуру. Если это изображение святого, то Русская церковь долго не благословляла ваяние в трех измерениях. Исключения издавна делались для резных образов Спаса в темнице (Полунощного), св. Николая (Можайского извода), св. Георгия, св. Параскевы Пятницы, позже – Распятия (с предстоящими и без), св. Нила Столобенского. Вне храма, в городе мог стоять Никола Можайский, по некоторым данным – Параскева, на крепостной стене – Никола и Георгий. В эпоху барокко этот ряд расширился за счет резных фигур иконостасов. Еще в середине XIX века трехмерное ваяние Спасителя и святых ставилось Церковью под сомнение, как в случае с киевским памятником князю Владимиру работы Клодта, Демут-Малиновского и Тона, освятить который отказывался митрополит Филарет (Амфитеатров). Негоже ставить памятник ниспровергателю идолов, говорил он.
Современное ваяние как будто не знает ограничений, но есть ли соборные решения по этому вопросу? Если туристы фотографируются с памятниками святым, то не воспринимают их как иконы. Если же памятники освящались как образа, их надо ограждать от туристической пошлости. Вопиющий пример — изваяние Ветхозаветной Троицы (рублевского извода) на Стрелке в Ярославле: там проходящие бросают в чашу… деньги.
Конечно, Владимир не только святой, но и глава государства; по проекту, в его руке и крест, и меч. Но выбор жанра все равно нуждается в обосновании. Для нашего разбора важна не столько каноническая, сколько градостроительная сторона ошибки: поиск места монумента сужается, ибо не всякое место примет фигуративный монумент, и уж совсем не всякое может выглядеть апостольским.
Предположу, и тогда это была третья ошибка, что в техническое (конкурсное) задание не вошли сведения о правовых режимах Воробьевых гор: о территории объекта культурного наследия «Московский университет», о зоне его охраны и о природной территории. Это режимы разной силы, но их совокупное действие исключает появление монумента 8-этажной высоты на смотровой площадке и вообще на Горах. Территории объектов наследия – это не кадастровые участки, а утвержденные самим государством границы завершенного творчества. Ансамбль Московского университета завершен более полувека назад, у ансамбля такие-то границы, они достигают границ плато и включают смотровую площадку.
Вообще, критика проектов должна начинаться с критики технических заданий. Результаты проектирования во многом предзаданы «текстом слов», и поправить дело на стадии текста проще. Но где лежал текст? И где привычка требовать и обсуждать его? И каковы механизмы обсуждения? Это четвертая, общая ошибка.
Пятую допустила Мосгордума, утвердив предложение РВИО как волю Монблана, каковую можно и не знать, но надо пытаться угадать. Увы, городские депутаты так мало похожи на отцов города, к которым хочется обратиться «ваше степенство», что их даже ругать скучно. Посмотрите видеозапись думской сессии: задача спикера – сыграть блиц, вопреки возражениям малочисленной левой фракции, пытающейся говорить как раз о правовых режимах. В сущности, Мосгордума сама санкционировала их нарушение.
Инициаторы проекта, и это шестая ошибка, рассчитывали преодолеть режимы на админ-ресурсе. Но местное сообщество, университетская корпорация и градозащитники внезапно одержали верх. Узнаваемый креатив «байкеры против белоленточников» был свернут после первой стычки «ночных волков» с гражданами неопределенно-пестрого политического окраса.
Только градозащитники не поверили своему счастью, понимая, что оборонять центральные площади города от новых вариантов размещения 8-этажного монумента им придется с меньшим числом союзников, если не в совершенном одиночестве.
Кроме того, среди градозащитников есть градоведы, а среди градоведов — исследователи сакральной топографии, способные честно обосновать символическую рифму Воробьевых гор с Киевскими горами, по крайней мере для XVII века. Отсюда предложение увести монумент не восвояси, а на среднюю террасу, ниже плато, чтобы усилить метафору Киевских гор аналогией с тамошним монументом Владимиру. Самый известный вид киевского монумента – со спины и сверху, на фоне заднепровских далей – приобретал бы дополнительный смысл: за Москвой-рекой, как за новым Днепром, стоит Москва в ее старинных границах, а стоящие вне этой границы, к юго-западу от нее, Воробьевы горы снова делаются символическим Киевом. Или, шире, Юго-западом, старшим миром — русским и греко-римским, византийским. Дистанция между Москвой и Киевом, Москвой и Юго-западом скрадывается. Всё это, конечно, при условии радикального уменьшения размеров и веса монумента, то есть отказа от капитального строительства, запрещенного правовыми режимами.
Решилось проще – победила геология. Действительно опасная геология Воробьевых гор, не позволившая возвести здесь храм Христа Спасителя по обету Александра I.
Действие второе. Боровицкая площадь
Конечно, вариант с Лубянской площадью тоже надо обсуждать всерьез. Она, в отличие от Боровицкой, нуждается в утраченном стержне, будь то фонтан XIX века или памятник Дзержинскому. На ней прекрасно смотрится почти любое монументальное предложение. Но сами инициаторы явно склонились к Боровицкой площади.
Здешняя лужайка образована сносами 1972 года, отчего неофициально называется «лужайкой Никсона». Какая связь между приездом бледнолицего брата и сносами, не наша тема. Но у расчистки была метафизическая сторона: дом Пашкова возвращал воздух – себе, Кремлю и своему диалогу с Кремлем. Если проще, сказалась сила великого художественного образа, нуждающегося в пространстве. Нуждался в нем и Кремль: был частично возвращен кремлевский плацдарм, созданный Иваном Великим в XV веке и сохранявшийся до начала XVIII века под видом Государева аптекарского огорода.
Это уже четвертая защита Боровицкой площади в редакции 1972 года. Разумеется, площадь не завершена, сносы по другую сторону перекрестка, в квартале между Волхонкой и Лебяжьим переулком, обнажили задние торцы доходных домов, с годами как-то замаскированные зеленью. Но творческих сил, способных решить площадь между Кремлем и Пашковым домом, сегодня нет. Это показал пышный конкурс на застройку площади, объявленный мэрией в 1997 году. (Запомнились, не поверите, миниатюрная Биржа Тома де Томона на «никсоновской лужайке» и половина дуги Генштаба на стороне Волхонки.)
Это показал и камерный конкурс, объявленный тогда же Академией художеств (читай – мэрией) на памятник Баженову – тема, невероятно сужавшая значение площади. Наконец, это показала судьба проекта Депозитария музеев Кремля в 2010 году: классицистический трехчастный купольный дом в квартале между Моховой и Манежной не состоялся на фоне отставки Лужкова, но и не должен был состояться, поскольку безнадежно проигрывал Пашкову дому, претендуя на диалог с ним и дерзая оформлять перпендикулярную ему планировочную ось. Ту ось, на которую предлагается выставить теперь памятник Владимиру.
Исключительность Боровицкой площади наглядна в сопоставлении с той же Лубянской. Там думаешь, каково Владимиру перед зданием Госбезопасности. Здесь — каково Пашкову дому позади Владимира. То есть на Лубянской думаешь, кому именно памятник и как защитить его от местных смыслов. На Боровицкой — как защитить местные смыслы от памятника кому бы то ни было. Еще короче: на Лубянской хочется защитить памятник, на Боровицкой – Боровицкую.
Дом Пашкова не может быть кулисой фигуративного монумента, если этот монумент — градостроительный акцент, а не малая форма. Дом Пашкова не может быть кулисой монумента потому, что он сам – монумент. Боровицкая есть площадь сего великого монумента. Монумента на постаменте Ваганьковского холма. Здесь возможна, хотя тоже не нужна, только подчиненная форма, притворяющаяся частью общего решения Пашкова дома: классицистические колонна или обелиск, но не фигура с собственной темой. На Боровицкой площади нельзя утерять зрелище царственного одиночества Пашкова дома во фронтальных, осевых ракурсах — от Боровицких ворот Кремля, от их моста и от ворот Александровского сада. (От них же главный пеший путь на лужайку.)
Переходя от зрелища к смыслу зрелища, получаем сугубое «нельзя». Боровицкая – место начала Москвы. Здесь скрестились дороги из старших городов, здесь они нашли речной перевоз и образовали торг между холмами. Мысовой Боровицкий холм стал городом – Кремлем, Ваганьковский холм увенчался предместным укреплением (Арбатом?), впоследствии – загородным Государевым двором на месте Пашкова дома. Сказанного достаточно, чтобы понять, как сильна на Боровицкой тема места, от Владимира далекая.
Но тема не просто сильна – она драматична, как только бывает драматичен диалог столичных холмов. Спор Ваганькова с Кремлем начинается при первом же упоминании холма и загородного двора на нем: здесь в 1445 году стоял вернувшийся из плена Василий Темный, всматриваясь в город — Кремль, оставленный его династическим соперником Шемякой. Спустя сто лет двор на Ваганькове вошел в опричнину, которая употребила второй холм Москвы для фронды против первого. Бежавший с трона Грозный повернулся против Кремля так, как повернут дом Пашкова; так, как за сто лет до этого стоял Василий Темный. Из этой царской предыстории, растущей, в свою очередь, из географии, рождается царственность Пашкова дома. Лучшего дома Москвы, словно бы покинувшего место Кремлевского дворца, уступившего царское место другому дворцу. Перекрывать воздух этого диалога холмов и дворцов гигантской сторонней фигурой немыслимо.
Иначе говоря, невозможно сделать фигуру Владимира Киевского гением места, заставить ее воплотить местные смыслы. А таких смыслов неизмеримо больше, чем названо.
Отступление о сложности
Собственно, главная проблема проекта – упрощение сложного. Уменьшение числа измерений, отсечение аспектов, жмурки. Зажмуриться – и думать, что спрятался от сложности.
Ведь и на кручах Воробьевых гор, как облака, клубятся воспоминания тех же шестисот лет. Там тоже имелся загородный царский дворец – Воробьевский. Тоже стоял Иван Грозный, наблюдая пожар Москвы 1547 года – пожар, просветливший его душу на 18 лет, до опричного срыва. В сельской церкви Воробьева (той, что у смотровой площадки) молился перед оставлением Москвы Кутузов. Александр I отдал дворцовое место обетному храму Христа Спасителя, и сам, «как Моисей», взошел на Горы к месту его закладки. Там же, на закладной площадке храма, клялись детской клятвой Герцен и Огарев, поднявшись тропой императора. Там доктор Гааз провожал этапы, раздавая каторжникам фрукты и конфеты. Там утвердился Университет. Там, наконец, взлетел Савранский — безмолвный всадник с невидимым лицом, маска ангела, помогающего влюбленным. И ангел, и влюбленные остались в Москве – наш ответ черным всадникам Булгакова, покинувшим город с того же горного трамплина.
Памятник Владимиру не отвечал бы ни одной из этих тем, но перекрыл бы их своей, как перекрыл бы взлетную площадку неутомимого Савранского.
Отступление о простоте
Упрощенцам-проектантам возражают упрощенцы интернета. Вот уж нашли друг друга.
Вообще, всё труднее представить историческую фигуру, которую примет совокупное сетевое сознание. В 2016 году нас ожидает 250-летие безупречного Карамзина. Просьба к монументальным пропагандистам: не надо ваять Николая Михайловича, иначе коллективный разум соотечественников снова выдаст что-нибудь неожидаемое.
Если отвечать на глупость, что Владимир Киевский — не тема для Москвы, ответов будет два. Первый: московским и петербургским царям ставят памятники в третьих городах. Второй ответ: Владимир правил всей землей, в частности, землями Москвы – в составе Суздальской земли, сменяя сыновей на княжеском столе Ростова: Ярослава Мудрого сменил святой Борис.
Если отвечать на то, что древняя Москва не чтила равноапостольного князя, — довольно привести хронику 1417 года, находящую храм Святого Владимира при загородном государевом дворце в Садах. Дворец и церковь стояли на холме, известном ныне как Ивановская горка. Существующая церковь в Старосадском переулке — третья на том же месте, а дворец стоял на месте Исторической библиотеки. Государем был тогда Василий I, таково же христианское имя Владимира, а Василий III выстроил новую церковь в камне, причем по итальянскому проекту. Выходит, владимирской мемории в Москве не менее шести веков.
Все прочее не стоило ответа, только бана. Но инициаторы, авторы и сторонники проекта отвечают. Это удобно: защита проекта сменилась защитой Владимира, словно речь идет об обретенной иконе или иной святыне, а не об эскизе или модели. Не о памятнике, которого нет и само появление которого нуждается в обосновании.
В полемическом накале слышится странное: сторонники проекта склоняются к мысли, что от установки монументов происходит счастье. Погибают бесы. Повергаются враги. Растет «духовность». Как будто памятник Жукову – почти Жуков или вот-вот будет Жуков; памятник Владимиру – почти Владимир, Александру – Александр. Те же люди толкуют оппонентам… о православии.
РВИО считает монументальную пропаганду одной из главных уставных задач. При таком идейном наклонении успех предприятия не гарантирован.
Предложение для третьего действия: площадь храма
Выходов из тупика два – либо всем успокоиться и взять паузу, пока хорошие, а монумент оставить в мастерской, — либо спешно предложить лучшее место.
Ищется место центральное и одновременно приподнятое над поверхностью Москвы, над ее поздними (по сравнению со временем Владимира) историческими воспоминаниями. Метафора апостольского возвышения. (Альтернативный вариант – естественное возвышение на границе старого города и внешнего, символически старшего, мира – не прошел на Воробьевых горах.)
Такое место есть. Это площадь храма Христа Спасителя, вывешенная на современном стилобате над подлинной старой Москвой. Сторона площади – перед северным фасадом храма, у Волхонки. Отсюда не видны или почти не видны ближайшие изваяния Петра I и Александра II. Северные врата храма стали фактически главными. Этой площадью люди направляются в храм – и вокруг храма, на Патриарший мост и за реку. Площадь храма слилась с городским пространством, оказалась узлом общественной коммуникации. Волхонка в этом месте расширена со времен проектирования Дворца Советов, что создает подобающую дистанцию для восприятия монумента. Собственно, этой дистанции достаточно для восприятия самого гигантского храма. Притом Волхонка – древнейший путь из Киева через Смоленск на Суздаль и Ростов; дорога, породившая Москву.
Программный византизм храма служит лучшим фоном монументу, чем вовсе невозможный французский классицизм Пашкова дома. Академизм монумента отвечает академизму этой архитектуры и наружной скульптуры. Горельефные композиции северного фасада – именно северного – посвящены крещению Рима («Константин и Елена») и Руси («Владимир и Ольга»). Да-да, Владимир. Здесь же самые известные горельефы храма, посвященные русской истории. Членения фасада и размеры горельефов позволят уточнить масштаб и строй монумента.
Перед одним из главных храмов страны встал бы образ ее крестителя.
Записи
22 комментария