Архнадзор

— То, что вы перечислили, – видимая часть работы. Она должна быть меньше невидимой. Потому что если от пикета до пикета нет систематической непубличной работы, движение существует условно.

Настоящая наша цель состоит в том, чтобы не стало причин для выхода на улицу, кроме радостных. Чтобы не стало причин для протеста. Поэтому мы работаем в ежедневном режиме.

Движение идеалистов

— Знаю в лицо или по именам около двухсот человек, которые находятся либо находились несколько лет в активной внутренней переписке. О чем? Это поиск информации и обмен ею, обсуждение правовых, краеведческих вопросов, творческих акций, привязанных, как правило, к злобе дня. Но это не сетевое в традиционном смысле общение, его нельзя увидеть посторонним взглядом, это именно рабочая переписка.

Но и сетевая активность высока. Со страницы сайта «Архнадзор» вы можете перейти на наши ресурсы во всех видах социальных сетей.

А еще у нас есть лекционный формат – клуб «Архнадзора». Есть обучающие семинары – школа «Архнадзора».

Желательно, чтобы человек, приходящий в движение, имел поручение, компетенцию в движении. Это может быть сектор информационного поиска, курирование адреса или квартала. Город разделен нами на квадраты. Мы с этого начали.

Людей в движении становится только больше, они прибывают в тех или иных прогрессиях, хотя мы никогда не объявляем весенних или осенних призывов, не агитируем вступать в ряды. Просто держим «дверь» – кнопку на сайте – открытой. Войти по анкете не составляет труда – это, в общем, одноходовка. Это именно дверь, а входит в нее тот, кто готов.

«Архнадзор» – идеалистическое движение. У нас нет ни офиса, ни штатов, ни бухгалтерии, ни материальной поддержки, если это не наши собственные деньги. Люди, которые в таком движении состоят и удерживаются, – конечно, особенные. Их все больше, но никогда не будет слишком много. Архнадзоровец набирает дыхания настолько, чтобы из года в год продолжать наш способ существования.

Это человек, которого будят в шесть часов утра словами «нужно бежать туда-то», и он, вместо того, чтобы повернуться на другой бок, вскакивает и бежит. Делая над собой усилие – или даже не делая.

Публика знает спикеров, до десятка человек, но активистов в разы больше. О них я мог бы рассказывать бесконечно, это золото Москвы.

Общаться в таком кругу – само по себе удовольствие и полноценная жизнь. Там очень много молодых, которым интересно друг с другом.

Вообще, количество молодых – признак здоровья движения, как и равновесие мужского и женского присутствия, как и обилие красивых девушек.

Наше времяпровождение – лекции, экскурсии, экспедиции. Обучающие прогулки, когда «старослужащие» ведут новичков по городу. Или когда группа во главе с «лошадным» человеком отправляется в разведку на территорию «новой Москвы».

Последнее особенно актуально, потому что мы поневоле принимаем наследие этой территории под свой надзор.

— Как появился «Архнадзор»?

— Градозащитное движение, хотя само слово новое, – традиция фундаментальная.

В этом году мы планируем отметить свое 5-летие – и одновременно 150-летие градозащитного движения. Я имею в виду основание Московского археологического общества в 1864 году. И наши коллеги в регионах, даже в Петербурге, согласились с этой датировкой. Хотя Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины, основанное в Петербурге в 1909 году, прямее заявляло охранную задачу. Московское археологическое общество было по преимуществу научным, но взяло на себя защиту наследия.

И наши оппоненты, и наблюдатели не всегда сознают фундаментальность градозащитной традиции. Возникает ощущение, что градозащита выросла только из злобы дня. Конечно, использование современных информационных технологий решительно отличает наше движение от движений XIX и XX веков, но важна и традиция.

Я, скажем, увидел Петра Дмитриевича Барановского только во гробе. Но нас разделяет одно рукопожатие – через его учеников. И мои младшие товарищи все еще могут подать руку ученикам Барановского.

Преемственность в градозащитном движении культивируется. Мы отмечали, скажем, 40-летие спасения Белых и Красных палат на стрелке Пречистенки и Остоженки. Отмечали с участием тех, кто спасал.

К слову, преемственность культивируется и в краеведческом движении. Скажем, в 1920-е годы была репрессирована комиссия «Старая Москва». В 1990-е восстановлена. На первом заседании был сделан доклад, не состоявшийся семьдесят лет назад, и делал его тот же человек – Виктор Васильевич Сорокин.

У «Архнадзора» есть и краткая генеалогия. Наши коллективные учредители – движение «Москва, которой нет» и Московское общество охраны архитектурного наследия – отмечают свое десятилетие. Дело в том, что на рубеже 1980-х и 1990-х упала активность городского отделения Общества охраны памятников (ВООПИиК), которое тоже являлось звеном преемственности. В 1990-е годы штучные градозащитники пребывали в оцепенении. Им удавалось организоваться только на экспертных площадках. Это было экспертное сообщество, которое заседало где-то вместе с городским начальством. Это сообщество олицетворял покойный Алексей Ильич Комеч, директор Института искусствознания.

Все изменилось в 2003 – 2004 годах. Мы точно помним этот момент, когда появляются и «Москва, которой нет» и Московское общество охраны архитектурного наследия, будущие коллективные учредители «Архнадзора». Десять лет назад началось формирование массовой базы градозащиты как познающего краеведческого сообщества. Началось формирование новой интеллектуальной базы и сетевой переписки. А уже из этого многотысячного отряда, который пополняется с каждой экскурсией, с каждой лекцией, вырос боевой отряд. «Архнадзор» – «боевое крыло» краеведческого движения.

Непосредственными поводами для нашего рождения были обстоятельства лужковской Москвы, но, в сущности, мы – старинное городское движение.

Как и в Петербурге. Когда какой-нибудь «Газпром» обнаруживает, что противодействие охтинскому небоскребу вырастает до небес, ему следует понимать, что дело не только в устройстве информационного общества, но и в существовании фундаментальной городской традиции градозащиты.

— Что вы называете фундаментальной городской традицией?

— Само слово «градозащита» очень позднее. Мы обнаружили его в своей переписке, по-моему, в девятом году. Несколькими годами ранее оно появилось в переписке у наших петербургских друзей.

Очень удачное слово, причем оно годится даже для тех, кто защищает памятники в сельской местности. Если производить его не только от слова «город», но и от слова «ограда», или от слова «город» в значении «ограда». Речь идет о защите границ, границ культуры. Да и памятник – не только тело здания, но и его территория, и зона охраны, ограда. Слово молодое, а традиция, как я сказал, старинная.

В чем новизна? Представить себе, что руководители Московского археологического общества граф и графиня Уваровы во второй половине XIX века становятся в пикет, невозможно. Это было движение аристократического и ученого характера, его лидеры могли пользоваться связями при дворе, аристократическими связями, искусством убеждения, пером, могли благотворить с помощью своих капиталов, но у них не было даже законодательных рычагов. Они положили начало законодательным разработкам, но не дождались результатов.

Или Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины. Что было оружием барона Николая Врангеля и его соратников? Например, журнал «Старые годы». Эстетский журнал, преемник «Мира искусства». Удивительно, как такой журнал мог служить оружием. Но служил.

У нас другие информационные возможности, а кроме того, современное градозащитное движение более демократично. Оно не является верхушечным. Это движение массы горожан – искушенных и не искушенных в теме, образованных в самых разных сферах, обучающих и обучающихся.

День рождения «Архнадзора» – 7 февраля 2009 года. То есть нам пять лет. Мы не сразу поняли, что это день нашего рождения, потому что задумывали подготовительную конференцию. А она стала учредительной. Собрались несколько десятков человек в доме Лорис-Меликова в Милютинском переулке. Тогда там  размещался Всероссийский фонд культуры…

— Подход «Архнадзора» к защите культурно-исторического и архитектурного наследия, видимо, сильно отличается от подхода к этому вопросу властей предержащих. В чем отличие?

— Мы можем зафиксировать моменты полного расхождения, а можем – и моменты полного совпадения. Почему так? Потому что мы не оппозиция, мы позиция. Мы здесь стоим и не можем иначе. Это не закостенелая, а творческая позиция, но она неподвижна в своих основаниях, как недвижимо само культурное наследие.

В ее основе – опора на закон при полном понимании логики и философии закона. Законодатель (а это был умный законодатель, в частности – Комеч) облек в форму закона философию, с которой мы согласны. Это не значит, что закон не надо совершенствовать.

Кто в оппозиции?

— Моменты расхождения с властью – это моменты отклонения самой власти от духа и буквы закона, от смысла охраны наследия. В подобных случаях мы можем разойтись максимально далеко, но оппозиция власти или местным властям не является нашей целью. Наша цель во всякое время и во всяком месте – вернуть власть на позицию закона. Мы даже Лужкову говорили, понимая, конечно, что втуне: Юрий Михайлович, вернитесь в правовое поле!

Следовательно, наши победы – это общие с властью победы. Потому что победа, будь то в уличном конфликте, будь то на экспертной площадке, будь то на ранних стадиях согласований, – она все-таки облекается в решения власти.

Когда власть соглашается, что депозитарий музеев Кремля нельзя строить на Боровицкой площади, приходит победа. Чья она? Общая. В этом случае власть после Лужкова сделала над собой усилие воли и разумения.

Власть Лужкова была упертая. Она не была даже буфером между обществом и девелоперами, обществом и стройкомплексом, не говоря уже о том, чтобы занять сторону общества. Она была просто равна девелоперам и стройкомплексу. Эта власть оказывалась в постоянной оппозиции к нам. А не наоборот.

— К здравому смыслу.

— Да, к здравому смыслу, к закону.

Начало собянинского периода отмечено сближением позиций. Несколько системных и адресных решений, принятых новой городской властью, мы искренне приветствовали.

Сейчас стадия отдаления, но она описывается сложнее. Мы можем проиграть конкретный памятник. Например, стадион «Динамо». Мы до конца не знали (хотя стараемся мониторить такие вещи), какая манипуляция с охранным статусом приготовлена, и стадион был уничтожен в стиле блиц.

С нашей стороны последовал залп критики и жесткий «разбор полетов», с  возвращением к теме из месяца в месяц, из года в год, в разных сходных контекстах. И это дало результат. Ведь то же самое ожидало стадион «Лужники». Как вдруг вице-премьер правительства Москвы Марат Хуснуллин, на фоне нового протеста, отправляется к международным футболистам с просьбой сделать исключение из стандартов, чтобы сохранить стадион. Притом что у «Лужников», в отличие от «Динамо», вовсе не было охранного статуса.

Или дом Болконского. Мы потеряли его как памятник. Но в конце той же улицы Воздвиженки, на углу Арбатской площади, перед Домом журналистов, есть многолетний котлован; там стоял замечательный «Соловьиный дом», снесенный еще в 1997-м году. Недавно на Архитектурный совет вынесли безобразный проект новодела для этого места. И совет во главе с главным архитектором вернул проект на доработку. Это можно воспринимать как извлечение урока, хотя превышения этажности избежать не удается.

— Вы хотите сказать, что власти Москвы обучаемы?

— Может, я выдаю желаемое за действительное, но они ведают, что творят, и не настаивают на своих ошибках с упертостью Лужкова. А в этом некоторая надежда. Как люди, они не любят публичных советов, гордость заставляет их поступать наоборот или не поступать никак, но пусть привыкают к публичности.

Когнитивный диссонанс

— Есть и другое отличие от лужковской ситуации, в худшую сторону. Город перешел под федеральный контроль, и в этом смысл замены Лужкова на Собянина. Лужков превратил Москву в провинцию, которая почему-то продолжала исполнять столичные функции.

Возвращение столичности осложняется отсутствием у федерального центра, у Кремля, градостроительной политики. Она носит спонтанный либо эпизодический характер. Кроме того, люди с федеральным административным ресурсом добиваются для себя исключений, а исключения превращаются в систему.

Несчастья стадиона «Динамо» и «Детского мира» носят фамилию Костин (ВТБ), несчастье дома Болконского – фамилию Ковальчук, несчастье Кругового депо – Якунин, декабрьские разрушения скромных домиков в Сретенском монастыре ради чудовищной новой архитектуры провел о. Тихон (Шевкунов)…

Кроме того, есть территория прямого «кремлевского» управления – сам Кремль, Красная площадь и Александровский сад. Вырубка аллей и перелицовка обелиска в Александровском саду, строительство вертолетной площадки в Тайницком саду Кремля, да и временные казусы, вроде катка или «чемодана» на Красной площади – всё это прямая ответственность Управления делами. А его стиль – это стиль тайных и стремительных спецопераций, безгласных, непрозрачных и лукавых согласований.

Таковы качественные отличия от лужковского времени. Есть и количественные. Вандальных действий стало меньше, убежденного вандализма во властных структурах – еще меньше. Это результат многолетних усилий нас всех – градозащитников, экспертов, прессы, тайно сочувствующих чиновников, городского сообщества в целом.

Нельзя впадать в две риторические крайности. Первая: ну, в Москве уже сохранять нечего. Это деморализующая обывательская банальность. Вторая: ничего не изменилось, есть лишь волны вандализма. Нет, мы строили дамбу против этих волн – и теперь укрепляем ее.

Ситуация, в которой мы оказались, не проще, но она другая. Или даже третья. Во всяком случае, в жизни «Архнадзора» есть лужковский период, есть первый собянинский – до прямых выборов мэра, а после выборов наступил третий. Мы пока не знаем всех его параметров, но видим, что он будет отмечен большей глухотой власти и административной заглушкой критики. Сначала до выборов в Городскую думу, а потом они войдут во вкус.

— В прошлом году, несмотря на протесты общественности, была проведена реконструкция дома Болконского в Москве. Это историческое здание, связанное с именем Льва Николаевича Толстого, потеряло свой прежний облик. Это было сделано по инициативе нынешних хозяев здания фактически с санкции московских властей. Нашлись неравнодушные к истории своего отечества люди, которые пытались защитить здание, но им не удалось переломить ситуацию. Откуда такое пренебрежительное отношение к собственной истории и почему оно так глубоко укоренилось в обществе?

—  Дом Болконского стал утратой года. Я уже сказал, что это пример исключений, которые делаются для застройщиков с федеральным ресурсом. Для людей, которые, как представляется, общаются с мэром Москвы «по горизонтали».

Аналогичный случай – разрушение Кругового депо Николаевского вокзала. Виновник его сноса – ОАО «Российские железные дороги» – воображает себя 84-м субъектом федерации и находится с мэрией в партнерских отношениях.

Градостроительное решение по дому Болконского было принято вслепую. Оно могло быть исправлено только одним человеком в стране, и этот человек не мэр Москвы. Мы пять месяцев приостанавливали снос, в том числе с помощью полиции, и времени было достаточно, чтобы изменить решение. Но этого не случилось.

Градостроительному решению предшествовало снятие памятника с охраны, что было первой любезностью владельцам дома, еще при Лужкове. Согласования архитектурного ведомства даны уже при Собянине. Хотя правовые рычаги для спасения ситуации оставались. Выброшенный из памятников дом оставался в охранной зоне соседних памятников. Предписания закона исключают надстройку исторического здания в охранной зоне. Мэрия отказалась и от этого рычага, чтобы сделать приятное застройщику.

Пренебрежение общественным мнением было очевидно. А мнение выражено в сотнях подписей деятелей культуры, в тысячах подписей «простых» москвичей, в акциях солидарности градозащитников из регионов России.

Хозяева бывшего дома Болконского полагали, что их «я» и личный интерес могут превалировать над «мы» и над общественным интересом, даже несмотря на репутационные издержки. Что доступ к высоким кабинетам и возможность открывать ногой какие-то двери следует демонстрировать всем, начиная с лидеров современной литературы, продолжая офицерами полиции и заканчивая теми, кто провел пять месяцев жизни под воротами стройки.

Любой застройщик в историческом городе должен доказывать общественное благо своего проекта. А исторический город, исторический дом не должны доказывать ничего. У них презумпция невиновности. Общественное благо новизны – теорема, благо старины – аксиома.

В случае с домом Болконского теорему даже не пытались доказывать. Застройщик не скрывал, что действует во имя личной выгоды. Арендаторы квадратных метров продолжали работать в здании даже во время стройки. Это просто рубка зеленой капусты на голове у Льва Толстого, с перекладыванием репутационных издержек на самый «верх».

— «Архнадзор» пошел на «крайние» меры – группа активистов поднялась на крышу дома Болконского, где велись работы по демонтажу купола, и фактически своими телами их блокировала. Тогда в числе других активистов вы были задержаны полицией. В жизни не так много примеров, когда люди до конца верны своим принципам и самоотверженно их отстаивают. Расскажите о ваших жизненных принципах.

— О себе говорить не хотел бы. Воспользуюсь случаем еще раз поблагодарить депутатов от «Справедливой России» за поддержку, оказанную в тот момент нескольким задержанным.

Тот день был только пиком пятимесячной кампании, которая стала частью жизни многих людей. Пять месяцев поочередно жить у ворот стройки, весной и летом, днем и ночью. Каково это людям, которые, как понимают все непредвзятые наблюдатели, не являются ни безработными, ни бездельниками, ни маргиналами. Кроме работы, учебы, семьи у них есть любимые дела – например, любовь к путешествиям, естественная для краеведа. Вместо этого они изо дня в день вызывали полицию, писали заявления о признаках преступления и блокировали компрессор отбойного молотка.

Я уже говорил, что градозащита – движение идеалистическое. Политически мы очень разные, всех цветов легального спектра, но стараемся не обсуждать нашу разность. Мы собрались по другому поводу. И в этом смысле градозащита – миниатюрная модель желаемого общества. Неоднородные политически, мы едины в стремлении к положительной цели. Эта цель патриотична, консервативна, созидательна – выбирайте любое слово. И когда такое движение вступает в конфликт с начальством, которое мнит себя консервативным, возникает «когнитивный диссонанс». Извините мою латынь. Человек, который разрушает наследие русских железных дорог – кто он, консерватор или ряженый? А все эти владельцы заводов, газет, пароходов, учащие нас патриотизму на всех своих каналах и волнах? Вот перед какой загадкой мы встали в прошлом году. Впрочем, не впервые: Лужков, ломая Москву, отстаивал Севастополь.

— Какие историко-архитектурные памятники были утрачены в минувшем году?

— Это разжалованный из памятников дом Болконского и не ставшее памятником Круговое депо.

В начале года в зоне охраны Екатерининской больницы на Страстном бульваре был произведен снос строений, не входивших в состав памятника или предусмотрительно в него не включенных. Там с нарушением градрегламентов, утвержденных самой мэрией, строится новое здание Московской городской думы. Строится во дворе – оригинальное решение для органа законодательной власти.

В конце года проведены сносы на территории и в зоне охраны Сретенского монастыря, снесены несколько монастырских строений. Проблема не только в сносе. Архитектурная критика не является прямым делом градозащиты, но проект нового собора свидетельствует о длящемся художественном безвременье. А безвременье не должно утверждать себя посреди древних архитектурных ансамблей.

Говоря статистически, волну дикого вандализма удалось сбить, но статистика не может быть ответом на протесты. Погибают конкретные, единственные здания, опробуются новые системы информационных, экспертных и юридических манипуляций. Манипуляций то с адресом, то с охранным статусом, то с границами территорий и правовых режимов.

— А как развивается ситуация с защитой историко-архитектурного наследия в регионах?

— Где-то длится стадия, которую олицетворял для нас Лужков. Например, в Нижнем Новгороде сидит Лужков-штрих, губернатор его школы. И борьба наших друзей из группы «СпасГрад» очень похожа на нашу борьбу 2000-х годов. С той разницей, что в губернском городе люди более уязвимы, чем в Москве, находятся под серьезным давлением.

А в Казани, куда многие краеведы и знатоки архитектуры зареклись ездить после деятельности Шаймиева, наша соратница Олеся Балтусова стала помощником нового главы региона, и они вместе разворачивают ситуацию из тяжелейшего положения. Лужковско-шанцевская стратегия сырьевого отношения к наследию не имеет перспективы, и в Казани это поняли.

С весны минувшего года градозащитные движения по-новому координируют свои усилия. Мы трижды проводили Дни единых действий. Например, в защиту того же дома Болконского, когда по городам читали «Войну и мир» в поддержку москвичей. Мы были тронуты тем более, что инициатива шла от городов. Обмениваемся информацией, юридическим и практическим опытом. Как пойдет интеграция дальше, зависит от настроения съезда, который соберется в Москве в начале марта. Съезд посвящен 150-летию градозащитного движения в России – юбилею, о котором я уже упоминал.

Опубликовано — в «Справедливой газете».