Зима на Заречной улице
Александр Можаев
Со дня изгнания меня с исторической родины прожорливыми химкинскими застройщиками прошло два года, и я до сих пор вздрагиваю, слыша грохот мусорки за окном – с таким же звуком бульдозер утюжит кирпичные стены. Вспоминать это неприятно, но надо бы наконец закрыть для себя тему и одновременно закатать в бутылку эдакое воззвание к народам будущего. Ибо судьба моей own private Заречной улицы вполне удобно проецируется на судьбы округи, страны и прочих населенных мест, где не существует принципиальной разницы между собственным Домом и пунктом прописки.
Жили вы в трёх поколениях в этой квартире, теперь будете жить вон в той, инвестор им от щедрот дюжину лишних метров жалует, а они морды воротят, дураки что ли. Здесь по-иному никогда и не было – земля барская, квартира государственная, пришла пора на месте вашей деревни микрорайон строить – не путайтесь под ногами. Возведенное в культ почитание частной собственности – оно там, в мире лживых демократий. Распишитесь в ордере, пожалейте своё и наше время, вы же знаете, что проект уже согласован всеми инстанциями.
Так что для начала — о праве собственности. Вот, например, фотография моего более не существующего дома в Старых Химках, сделанная вскоре после его строительства. На обороте школьным почерком мамы написано: «Дом, в котором я живу». Согласитесь, это куда больше, чем адрес прописки, но в юридическом масштабе даже на «усы, лапы, хвост» не вытягивает.
Или так. Предположим, проснулся я и выхожу на балкон. Берёзы под окном сажал мой дед, сейчас они намного выше дома. По сторонам мамина школа, мой детский сад, и крыши домов, населенных лысеющими друзьями детства. Очевидно, что всё здесь моё, но боже, что я скажу представителю инвестора, когда он прикажет мне выдвигаться с вещами на выход?!…
А вот я выхожу в подъезд. Каждый раз кажется, что за дверью меня ждёт неразлучный Кирюшка, и нам пора бежать на канал на льдинах кататься или магний взрывать на соседней стройке. Или мой прекрасный воскресный папа с билетами на «Пиратов ХХ века»… Обоих давно нет, а подъезд всё тот же, и я выхожу во двор счастливый в любую погоду, ибо не знаю, что там себе имел в виду артист Лагутенко, когда писал «всё будет как всегда, только без нас, но – здесь», однако меня это, предельно краеведческое, «но здесь» дико трогает. Но Боже, что я скажу представителю инвестора!!!
Сон №1.
Дом наполовину мертв, в дальней стороне двора уже громыхает экскаватор. Во дворе оживление: какой-то дорогой гость прибыл резать ленточку на открытии очередной стройки века. Вокруг него толпятся шкафы-бодигарды, административная шушера в дорогих костюмах, химкинское ТВ и специальная делегация восторженных пенсионеров. Кричат: «В новый век – в новом городе, спасибо вам, дорогой Юрий Михайлович!» Пробиваюсь ближе – действительно он, рассказывает о внедрении в регионы прогрессивных технологий столичного градостроительства.
— Мы уже пол-Москвы обновили подобным образом и всем нравится, не так ли? – вопрошает Лужков увлечённо кивающую массовку.
— Не всем! – вякаю я из заднего ряда.
— А мы под вас одного политику партии менять не станем! – отрезает Лужков и поворачивается к камерам.
< Эта сцена оказалась пророческой: несколько лет спустя именно такой обмен мнениями произошел на заседании московского градсовета меж Лужковым и подавшим голос из зала Рустамом Рахматуллиным >.
В безутешном отвращении отправляюсь восвояси, но тут меня догоняет кто-то из свиты: «Юрий Михайлович хочет с вами побеседовать». Идем в бытовку, вскоре заходит сам вражественный градоначальник. Ну что, несогласный, самопиар или непонимание? Для вас же работаем! А я ему с вызовом: это моя Родина, хладнокровные хозяйственники! Вы предлагаете обменять её на квадратные метры вашей долбаной новостройки и ждёте благодарности?
А он снял кепку, вздохнул устало, и говорит:
— Вот смотри, я сейчас потрачу минуту своего бесценного времени, чтобы объяснить одну простую вещь. Предположим, твоя бабушка солит огурцы в трёхлитровой банке. А урожая у неё сегодня на все пять литров. Что надо сделать? Да разбить на хрен старую банку и купить новую, подобающей ёмкости! Учись адекватно хозяйствовать, юноша, и всё у тебя будет вообще нормально.
***
Процедуру обустройства огуречных банок по-московски я имел удовольствие наблюдать и прежде. Многажды общался с бывшими жителями Ордынок да Остоженок, покинувших родные лубяные избушки не по своей воле. Однако всех злее и поучительнее оказалась история москвичей Болдыревых, не пожелавших оставить дедовский дом на окраине Царицынского парка. Кончилось это приснопамятным погромом 7 марта 2010 года. Урок, который преподали нам в тот день вышестоящие инстанции, был предельно ясен. Как сформулировал один из очевидцев: «Запомните, у вас ничего нет. Ничего, что ваше. Просто временно так сложилось, что вы всем этим владеете».
В моём собственном случае процедуре предшествовала передовица в местной газете, семь лет назад. Название захватывающее: «Улица Калинина станет красавицей». А дальше давно знакомый заход: «Пока что на улице стоят унылые ветхие дома старой постройки…» Замглавы администрации обещает «приступить к переселению жильцов, чтобы воплотить новые архитектурные замыслы». А гендиректор СМУ и вовсе разоткровенничался, сообщив, что «именно в этом месте воплотится моя мечта — будет возведено 30-этажное монолитное здание, которое станет знаковым для Старых Химок».
Знаковый – прекрасное слово. В последние годы само имя Химок стало знаковым, а то и нарицательным. «Тихий зелёный город, в котором лишь изредка вырубают дубравы и убивают журналистов». Тем не менее, в плане именно что городского, градостроительного устройства, Старые Химки до недавнего времени действительно были одним из уютнейших мест Подмосковья.
Да, у Болдыревых был настоящий дом с вековым садом, но и городская квартира может быть Домом в высоком смысле слова. Когда это не типовой муравейник, когда знаешь по именам всех соседей, когда во дворе не асфальт, а доминошный стол и песочница, и главное – когда этот вид из окна достался тебе от родителей и ты знаешь, что он будет так же дорог твоим детям.
Наша семья обитала здесь с 1954-го. Я родился в 1972-м, в комнате тогда ещё коммунальной квартиры, на окнах которой с тех самых пор висели одни и те же желтые шторы. Это из тех вещей, которые были всегда, как родители, как небо, как этот самый вид из окна: кирпичные трубы на крышах, деревья огромные, облака да радуги, всё, что надо. Позже, когда мир увеличился до размеров двора, а потом улицы, оказалось, что и там всего в достатке – кошки, карусели, кинотеатр, стадион, река, всё в радиусе полукилометра. Машин практически не было, приезжие московские гости называли мою улицу не улицей, но лужайкой Калинина – в общем, верно. Одну сторону лужайки занимал большой сквер с дубами и яблонями, другую – двух-трёхэтажные послевоенные дома. Ну да, были среди них и ветхие, были и нормальные, но я говорю о принципиальном устройстве города. До поры мне казалось, что примерно так будет всегда, хотя бы потому, что лучше и быть не может.
Сон №2.
Ещё одно великолепное свойство нашего дома – наличие хозяйственного подвала. Ну вы помните, когда строенья не были большими, это было обычным: кирпичные клетушки для складирования в них дачных запасов. И вот иду я туда за огурцами солёными (да, опять они!), спускаюсь по лестнице. На стене аршинная надпись НЕ КУРИТЬ, железная дверь в бывшее бомбоубежище. От сырости на стене обвалилась штукатурка. Краеведчески намётанный взгляд цепляется за слишком фактурную для советского дома кирпичную кладку в тёмном углу подвала…
Дальше, в общем, можно не продолжать. До недавнего момента единственным способом спасения старого дома было выявление в нём древней основы, либо обнаружение мемуаров, неоспоримо доказывающих, что Пушкин умер именно здесь. Для просто хорошего, крепкого, но неугодного инвестору строения прикрытий практически не существует. Поэтому все годы тревоги я понимал – спасти себя я смогу лишь обнаружив в подвале античные своды. И этот дивный сон снился великое множество раз, и помнится, что даже в подъезде беспонтового дома напротив мне явились тончайшей выделки модерновые двери… Но тем не менее, сегодня на месте всей улицы, и – в перспективе — Старых Химок как таковых стремительно растёт совершенно иной город, во всех смыслах несравненно худшего качества.
***
Когда дело-таки дошло до выселения, то по чистой случайности переезжать нам помогали те же самые Болдыревы, отец и сын – ближе не нашлось никого с подходящей машиной. И они же стали первыми гостями новой квартиры – 13-й этаж, окнами на МКАД и огромное небо. А между прочим, означенные Болдыревы являются представителями ныне редкой профессии – оба настоящие физики. Поднимаясь в лифте, спросили: «Река тут у вас далеко?» Да нет, метров 300. Это, говорят, хорошо. Вы, говорят, имейте в виду, что раньше всё держалось на том, что такие как мы делали для страны ракеты и много прочей полезной фигни. А теперь не делают. А многоэтажные дома могут существовать лишь в залоге у дико сложной и дорогой системы обеспечения. А в блокадном Ленинграде первыми вымерли жильцы верхних этажей, и это несмотря на печное отопление. Наблюдая экономическую и политическую ситуацию, нельзя полностью исключать того, что рано или поздно придётся вам ходить с ведерками по воду, 13 этажей это не мало, но то, что река рядом – это очень хорошо.
Знаковые преобразования Старых Химок начались в 2005 году со строительства стадиона. На месте старого народного «Новатора» с общественным катком и открытым футбольным полем появилась крупнейшая спортивная трибуна Подмосковья. Две арены общей ёмкостью в 23000 мест возведены на берегу канала, прежде бывшим местом народных прогуливаний и катаний на санках, в самой глубине жилых кварталов, на равном удалении и от шоссе, и от станции. Совсем не потому, что другого места не было (одновременно под жилую застройку отдали пыльное поле на стрелке МКАД и Ленинградки), а вот так, со всей беспечной молодецкою удалью.
В дни так называемых футбольных праздников внутрь города сползаются многотысячные колонны болельщиков. Потом они начинают расползаться обратно. Городские власти решили эту проблему самым остроумным образом: тротуары трёх центральных улиц, прилегающих к стадиону, были отгорожены от проезжей части двухметровыми железными заборами. Абсолютное ноу-хау: жилые кварталы, отсеченные от улиц черными решетками, за которыми трижды в месяц пасутся толпы взволнованных фанатов. Толпы уходят – решетки остаются. Жить за ними стало не так уютно, как прежде.
А вскоре настала пора столь же молодецкого преображения моей улицы. Почему начали именно с неё? Расположенная у всех на виду лужайка Калинина единственная в городе имела выраженный архитектурный облик. Далее идут кварталы пятиэтажек, по мере необходимости можно смело объявлять «унылым и ветхим» любой из них. Под лозунгом «Доступное и комфортное жильё гражданам России» происходит более чем шестикратное уплотнение застройки. Ну в смысле «знакомьтесь, это граждане России, они теперь тоже будут здесь жить». При не то чтобы сохранении прежней дорожной сети, а сокращении её, при вырубке сотен прекрасных взрослых деревьев, при полном отсутствии свободных дворовых территорий и парковочных мест (лишь под землёй за немалые деньги), при дрянном качестве коммуникаций (проверено практикой), запредельной слышимости меж квартирами, и так далее. В Сходне, которая теперь тоже часть городского округа Химки, всё ещё хуже — там рационализаторы сносят старые дачи на высоком, горнолыжном, потенциально курортном берегу реки. Округа зарастает голимым«премиумом».
Для меня фраза «25-этажный элитный дом» всегда была дурным анекдотом, но реальность такова, что другого городского жилья в Москве и Подмосковье практически не строится. Есть загородные поселки, есть (иногда) умеренноэтажные квартирные дома в историческом центре. А меж ними бескрайние районы высотных окраин, которые срастаются с такими же пригородами. Среднеэтажная сталинская застройка в Измайлове, Тушине, в окрестных райцентрах уходит всё стремительней, её сменяют исключительно термитиники-тучерезы. Место сносимых хрущевок также занимают новостройные башни. Это не только кромешное, жадное и неумное уплотнение городов, но и окончательная потеря человеческого масштаба. Дальняя перспектива – чудо-город из «Пятого элемента», поднявшийся до неба, но потерявший землю.
Три года назад я провел небольшой опрос общественного мнения на базе химкинских ЖЖ-комюнити. Я поставил вот эту красноречивую фотографию: титанические новостройки, поднимающиеся над ещё целыми домами лужайки Калинина. И спросил: дорогие химляки, какой из двух представленных на картинке городов нравится вам больше? Мнения разделились, но мне больше всего запомнился диспут уроженца трёхэтажного дома (меня) с принципиальным уроженцем девятиэтажки. Он упирал на то, что Химки город молодой, устремленный в будущее, ему к лицу хай-тек и небоскребы, так что надо всё сносить. Дескать, без обид, просто у нас эстетика разная. Я ему: да, похоже, не только эстетика, но и этика, ибо мы, трёхэтажные, не призываем расселять стилистически чуждые нам панельные районы. А он отвечает: ещё бы, вас числом меньше. Поди поспорь.
Так было и прежде: моя прекрасная улица была построена на месте старых дач, чьих-то вишневых садов и фамильных имений. Они цвели здесь с середины 19 века, о них и теперь напоминают не совпадающие с современной планировкой ряды яблонь или старых лиственниц. Не исключено, что меня настиг бумеранг истории, тайное проклятье древних садоводов. Новоприбывшие граждане России, как бы оно однажды и вас не накрыло, ибо такова логика нашей истории. А представитель инвестора, настоятельно рекомендовавший в две недели освободить помещение, потому что «сейчас ваш дом не аварийный, но когда-нибудь всё равно ведь стал бы и его пришлось бы сносить», глядишь, и сам окажется в моей шкуре. Потому что гарантий нет ни у кого и на всякого представителя рано или поздно найдется представитель попредставительней. И я не знаю, что может разорвать эту унылую последовательность.
Сон №3.
Я снова стою во дворе и наблюдаю, как бульдозер добивает мой дом. Сквозь пыльную муть проглядывают тени людей, живших когда-то в нашем подъезде. Вон за тем окном — древняя Зоя Васильевна, выпускница Смольного института, с извечным лермонтовским «Бородино» в руках. Говорят, когда она умерла, коммунальные соседи не глядя вынесли на помойку гравюру с автографом Бонапарта. А это тихий пьяница Павлик с уникальной для подмосковного синяка фамилией Раевич: «Почему вы, дети, меня Капелькой зовёте, ужели думаете, что я пью по капельке?!» Какой-то незнакомый мужик с собакой – этот, наверное, до меня был. Дом рушится, я ухожу.
***
Довольно странно – прожить 38 лет в квартире номер 38, помнить положение каждого гвоздя и каждого предмета, а потом смотреть как усталые грузчики чертыхаясь танцуют с этими самыми предметами на лестничной клетке уже неузнаваемого подъезда. Странно остаться в пустоте стен, с прямоугольными отпечатками былой географии на голых обоях. Ковырнул краску на дверном косяке, а из под неё карандашные цифры «2,8» — мой рост и возраст зимой 75-го. Забрать бы с собой, но выломать рука не поднимается. Тогда я как раз вспомнил сон о тенях, и чтобы чем-то заполнить образовавшуюся обойную пустошь, стал рисовать на стенах силуэты своих воспоминаний.
А спустя месяц я ехал в область, не планируя заворачивать в Химки, но вдруг взял да свернул. И оказался на месте ровно в тот момент, когда экскаватор громил 38-ю квартиру. Был страшный мороз, я стоял на совершенно безлюдной улице, фасад рухнул, и сквозь пыльное облако проступила внутренность моей комнаты. И нарисованный на стене автопортрет – вот я, скоро в школу, а вот мой первый кот Барсик, пропавший куда-то в канун Олимпиады. Мы посмотрели друг на друга, экскаватор замахнулся ещё пару раз, и всё, и можно было идти дальше.
Итак, якорные цепи оборваны, и я ещё не придумал, куда плыть дальше. Москва ко мне строга, но благосклонна, и хотя я всё ещё прописан в Химках, появляться мне там крайне неприятно. Может, попутные ветры так и будут мотать по съёмным квартирам, но если уж я когда соберусь назвать какую угодно недвижимость своим домом, так вы подайте мне к ней вид из окна, который я смогу передать внукам. Но боюсь, что Москва не скоро сможет гарантировать такие варианты.
Когда новый главный архитектор предлагает неуклонно повышать элитность столичного центра, избавляя его от домов, «построенных 50 лет назад и не имеющих шансов стать памятниками архитектуры», он и не думает брать в расчет тех, кто в этих домах родился. Их же не выгонят на улицу, законно переместят в пределах округа, вольготно простирающегося от Ордынки до Шелепихинского шоссе. А между тем все бывшие жители старых районов, с которыми мне доводилось общаться, говорят об одном и том же: сколько бы лет ни прошло – снятся родные дворики, замечательно снятся.
Сон №4
Ещё недавно это было так просто – забегаешься, начнёшь забывать, кто ты таков и чего делать дальше, а потом сел в автобус, доехал до знакомой остановки, и всё встало на место. «Пойду-ка домой. Если я – это я, меня не укусит собака моя». А на улице то в ручьях кораблики, то пламенеет немыслимым цветом золотая осень, и всё кажется, что так будет вечно. Вот и теперь прикольно приехать в Старые Химки на трамвае, которого здесь никогда не было. Идти к дому через сквер, замечая, что теперь его не стыдно называть парком. Говорят, что одно из первых выученных мною слов было «туя» — так вот она эта самая туя, прежде довольно мелкая, а теперь вровень с домами. Используя усвоенные в юности методики Кастанеды, легко поднимаюсь вверх, спугивая прятавшуюся внутри дерева стаю диковинных птичек, и вновь опускаюсь на перекрестке, где в последний раз встречался с отцом, догадываясь, что слово «последний» более не имеет ни единого смысла. А у молочного магазина ожидает Кирюшка, ещё не успевший вырасти в довольно прозаичного дембеля, а именно такой, как мне нравится. И всё предельно настоящее: и он, и я, наши польты и портфели, телефонная будка на углу, и ручьи, и радуги, и родные дома, которых теперь уж точно никто не потревожит.
***
Опубликовано Страна.ру
Больше фотографий ЗДЕСЬ
Записи
7 комментариев