Свидание с Наполеоном — 4
Завершающая часть рассказа Константина Михайлова о днях, проведенных Наполеоном в Москве (предшествующие серии 1, 2, 3 )
Москва, сентябрь 1812 года. Грабежи
Грабежи начинаются в первый же вечер присутствия французов в городе. Их не может прекратить даже пожар. Из подвалов, из развалин сгоревших домов, складов и магазинов тащат все: картины, вазы, ром, сахар, чай, вино, муку, шубы. Грабят церкви, переливая в слитки ободранное с икон серебро и золото. Грабят москвичей, могут прямо на улице заставить снять теплую одежду или сапоги.
Солдаты из частей, расквартированных за чертой Москвы, ходят в город, как на промысел. Француз-мемуарист свидетельствует: «Невозможно было и думать о поддержании порядка. Все, кто не стоял под ружьем и не исполнял непосредственно служебной обязанности, уходили, пользуясь разными предлогами. Котлы стояли без огня и кашеваров; посланные за дровами, соломой или водой не возвращались назад. Беспорядок дошел до такой степени, что убегали даже некоторые из патрулей».
Командиры полков смотрят на грабежи сквозь пальцы: для солдат это единственный источник пропитания. Русские крестьяне, в отличие от европейских, не привозят товары на рынки захваченного города. Тех немногих, кто на это решился, французы тут же ограбили, и больше желающих не нашлось. За еду французам приходится драться между собою: у солдат корпусов, стоящих дальше от города, добычу отнимают солдаты ближних, а гвардейцы отнимают у всех. Как пишут мемуаристы-французы, в конце концов Наполеону приходится установить график грабежей, которые официально именуются приготовлением запасов продовольствия: разные корпуса имеют право посылать в Москву отряды за добычей в определенные дни: день — Старая гвардия, день – Молодая гвардия, день – корпус Даву и так далее, по очереди.
Маршал Бертье – маршалу Даву:
«Император с неудовольствием усматривает, что несмотря на приказ, отданный вчера о прекращении грабежа, грабеж производился сегодня точно в таких же размерах, как и прежде».
Стендаль. Репортаж из Москвы 1812 года:
«Мы шли по превосходной дороге ко дворцу, называемому Петровский, где остановился на жительство Император… Наконец, прибываем мы на бивак, расположенный как раз против города. Мы ясно видим громадную пирамиду, которую образовали вывезенные из Москвы мебели и фортепьяно».
Москва, Петровский парк, сентябрь 1812 года
В парке возле Петровского дворца, был один из лагерей французского войска. Садовые павильоны и вырытые вокруг землянки ломились от роскоши: в них натащили персидские ковры, венецианские зеркала, французскую мебель, меха, посуду и Бог знает что еще из ограбленных московских домов.
Из воспоминаний французского офицера Эжена Лабома:
«Штабы, расположенные со своими генералами вокруг дворца, устраивались в английских садах, ютились в гротах, китайских павильонах, киосках, садовых беседках… В нашем лагере можно было увидеть людей, одетых татарами, казаками, китайцами; одни носили польские плащи, другие – высокие шапки персов, баскаков или калмыков. Таким образом, наша армия в это время представляла картину карнавала. Армия страшно радовалась награбленным вещам… люди утешались хорошей едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами, принесенными ими из Москвы… Наш лагерь совершенно не походил на армию, а скорее имел вид громадной ярмарки, где военные, преобразившись в купцов, продавали за бесценок драгоценные вещи. Люди жили в ужасную непогоду среди поля, под открытым небом, и в то же время они ели на фарфоровых тарелках, пили из серебряной посуды и вообще обладали такими предметами роскоши, которые можно было себе представить только среди очень богатой и комфортабельной обстановки».
Москва, берег Москвы-реки за Калужскими воротами
В землянках, в парках и на лугах жили и простые москвичи. Правда, ели они не на серебряной посуде. Пищу добывали на огородах и в разоренных домах, грелись у костров. Москвичка Елена Похорская вспоминала на склоне лет, как две недели прожила на Орловом лугу, на берегу Москвы-реки за Калужскими воротами: «Насчет пищи мы жили без нужды. Все кондитерские остались отперты, да частные кладовые, да ряды. Бери кто что хочет, особенно в рядах. Они горели, да не все, и много в них добра осталось. У нас на лугу постоянно самовары кипели, либо разложат огонь и варят какую-нибудь похлебку. Провизию брать из рядов да из кладовых мы не считали грехом, потому что и без того бы не уцелела; не умирать же нам с голоду».
Из воспоминаний маркиза де Шамбре:
«Судьба жителей, оставшихся в Москве, стала ужасной. Покинув дома, обреченные на сожжение, они бродили по городу, сгибаясь под тяжестью захваченного с собою имущества, подвергаясь насилиям солдат, которые, оскорбив и ограбив их, доходили в своем варварстве до того, что принуждали их нести в лагерь у них же отнятое добро. Необходимость во взаимной помощи заставляла их соединяться толпами, которые располагались вместе на ночлег под открытым небом. Изнемогая от голода и усталости, они питались овощами, находимыми в огородах».
Москва, улица Покровка, сентябрь 1812 года
В 1812 году в Москве впервые прозвучало слово «муниципалитет». В воззвании к москвичам было обещано: он «будет заботиться о вас, о ваших нуждах, о вашей пользе». Московский муниципалитет, созданный французами, располагался в доме Румянцева на Покровке. Создание органа местного самоуправления было поручено бывшему французскому консулу в России Лессепсу. В московском муниципалитете служили 87 человек, в том числе 20 иностранцев. Среди русских служащих муниципалитета были не только купцы и чиновники, но и двое дворовых людей и один вольноотпущенный.
Мэром, или городским головой, назначили московского купца Петра Находкина. Когда Лессепс сообщил ему об этом, Находкин сказал: «Как честный человек, я должен прежде всего объявить вам, что никогда ничего не сделаю против моей веры и моего Государя». Удивленный Лессепс отвечал: «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается; ваши обязанности будут состоят лишь в том, чтобы наблюдать за благоденствием города». Члены муниципалитета должны были носить красную ленту через плечо, а городской голова – белый пояс. Заместителями мэра Находкина были назначены именитый гражданин Федор Фракман, купец Петр Коробов и надворный советник Бестужев-Рюмин. После ухода французов из Москвы дела соотечественников, сотрудничавших с оккупантами, рассматривала специальная Следственная комиссия. Приговор признал, что их «вины большей частью состоят в одной только слабости духа, не позволившей им упорствовать с твердостью против угроз и насилий бесчеловечного врага». Однако 22 муниципальным служащим были назначены разные наказания, самое строгое — к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь.
Трасса Маросейка — Покровка, похоже, была главной улицей «французской Москвы»: в начале ее, в доме Разумовской, жил генерал-губернатор маршал Мортье, посредине был муниципалитет, а в доме Долгоруковых размещалась муниципальная полиция с 2 главными и 15-ю простыми комиссарами. Здесь же, проходил 12 сентября судебный процесс над «поджигателями», которых приговорили к казни.
Москва, берег Москвы-реки у Новодевичьего монастыря
Французский муниципалитет не был помехой бесконечным сценам грабежа и насилия на улицах Москвы. Их воспоминаний купчихи Анны Кругловой: «Моя тетка пошла за чем-то в монастырь, и погонись за ней солдат. Она бежать к реке, и вошла в воду по горло. Солдат стоит на берегу, дожидается, чтоб она вышла. А она себе на уме была: целый час простояла, вся продрогла, а его таки переупрямила: ушел с досады. Тогда и она из воды вылезла, пришла к нам».
Москва, церковь св. Екатерины на Большой Ордынке
Другой очевидец событий 1812 года в Москве вспоминал, как они с братом проходили мимо церкви святой Екатерины на Большой Ордынке и услышали стоны и крик: «Не мучьте меня; лучше предайте смерти!» Заглянув в храм, братья увидели человека с окладистой черной бородой, стоявшего меж двух солдат, держащих его за руки; третий колол его обнаженную спину острием сабли, приговаривая: «Сказывай, поп, где зарыто церковное серебро и золото!» «Мученик, вспоминает мемуарист, от невыносимой боли рвался из рук злодеев и в исступлении кричал диким голосом».
Москва, Высоко-Петровский монастырь
Большинство храмов Москвы при французах были закрыты, и не только ограблены, но и осквернены. В Даниловом монастыре и здесь, в Высоко-Петровском, французы устроили скотобойню: двор монастыря был покрыт запекшейся кровью, везде валялись гниющие внутренности животных, в соборной церкви была мясная лавка, на гвоздях, вбитых в иконостас, висели битая птица и требуха.
В храме Рождества в Столешниках французы варили пищу, в костер под котлом бросали иконы. В храме Троицы в Сыромятниках держали лошадей, в церкви Петра и Павла в Лефортове – быков. В Кремле, где жил Наполеон и поддерживался порядок, разорение храмов также было упорядочено. В Успенском соборе, вместо паникадила, висели весы, на которых взвешивали золото и серебро, выплавленное из награбленых церковных сокровищ; на иконостасе отмечались цифры добытого, рядом стояли плавильные горны и стойла для лошадей. В кремлевских храмах Спаса на Бору и Николы Гостунского находились склады овса, сена и соломы. В Верхоспасском соборе престол служил обеденным столом, а рядом стояли кровати. В алтаре собора Чудова монастыря маршал Даву устроил себе спальню. Страшно подумать, что писали бы до сих пор просвещенные европейцы, если бы русские солдаты, вошедшие в 1814 году в Париж, ограбили бы Нотр-Дам-де-Пари или устроили скотобойню в церкви Сан-Сюльпис. И если русских они привыкли называть «варварами», то что могли бы они сказать о себе?.
Москва, костел св. Людовика
Из воспоминаний аббата Сюрюга, настоятеля католического храма святого Людовика в Москве в 1812 году: «В продолжение шестинедельного пребывания французов, я не видал даже тени Наполеона. Он не посетил нашего храма и вероятно и не думал об этом. Четыре или пять офицеров старых французских фамилий посетили богослужение; двое или трое исповедовались.
Во время их пребывания здесь из них умерло до 12-ти тысяч, и я похоронил, по обрядам церкви, только одного офицера и слугу генерала Груши. Всех других, офицеров и солдат, зарывали их товарищи в ближних садах. В них нет и тени верования в загробную жизнь».
Московские окраины, сентябрь 1812 года
Все чаще французские грабители встречали отпор простых москвичей. Из воспоминаний московской жительницы: «К нам вломился неприятельский солдат. У него на плече была длинная дубина; он схватил отца за ворот. Я подбежала сзади к этому разбойнику, выхватила у него дубину, да хвать его по затылку. Он упал; мы все на него бросились, порешили с ним и оттащили его в пруд. В этот пруд да в оба колодезя много побросали мы непрошеных гостей».
Из воспоминаний московского жителя: «Иду я раз ранним утром по Девичьему полю; вышел человек из ворот дома, по платью, должно быть, мещанин, а полем идет француз и зовет его: алё. Француз кричитъ але, а наш ему алё и манит его руками, головой кивает и показывает, чтобы он за ним шел; а сам къ воротам назад побежал. Француз за ним. Вижу, наш побежал к колодезю и машет руками, в колодезь показывает. Как француз нагнулся, наш-то уперся ему в шею обеими руками и бросил его в колодезь. Наш вышел опять из ворот, пошел вдоль забора и остановился около меня. Что, говорит, видел? Хоть одним меньше! А я говорю: за что ты его сгубил? Ведь он на тебя не нападал. Он взглянул мне прямо в глаза и говорит: «Должно быть, они у тебя жены не отнимали, да никто из твоих под пулями не стоит, да не видал ты лошадей в наших храмах!»
Стендаль. Репортаж из Москвы 1812 года:
«Очаровательный город, один из прекраснейших храмов наслаждения, превратился в черные зловонные развалины, среди которых бродили несколько несчастных собак и несколько женщин в поисках пищи».
Лев Толстой, «Война и мир», Москва
Строки Стендаля, посвященные московскому походу и другим войнам Наполеона, будет не раз перечитывать другой великий писатель – Лев Толстой. «Я обязан ему тем, что понял войну. Во всем том, что я знаю о войне, мой первый учитель – Стендаль», — напишет Толстой впоследствии. Отец писателя, Николай Ильич, в чине подполковника участвовал в Отечественной войне 1812 года и заграничных походах русской армии. Образы Москвы 1812 года, запечатленной на страницах «Войны и мира», благодаря Льву Толстому войдут в золотой фонд мировой литературы.
О том, что дом Соллогубов на Поварской улице изображен в «Войне и мире» как Дом Ростовых, знают все. А на Воздвиженке, 9 сохранился дом старого князя Болконского из «Войны и мира». Именно сюда, «к старому мрачному дому на Воздвиженке», подъезжает экипаж с Наташей Ростовой, отец привозит ее знакомиться со старым князем. Знакомство не удается: хозяин сначала не выходит к гостям, а затем появляется не по-светски: в халате и колпаке, оглядывает Наташу, но ни слова ей не говорит. В реальности этот дом принадлежал князю Николаю Сергеевичу Волконскому, деду Толстого по материнской линии, который и стал прототипом старика Болконского в романе. Толстой знал этот дом и в молодости часто в нем бывал.
Москва, Кремль, сентябрь 1812 года
После того, как московский пожар прекратился, Наполеон возвратился в Кремль. Он провел в Москве еще целый месяц. Мемуары французов рисуют странную картину: император, обычно бодрый и деятельный, как будто впал в прострацию. Маршалы засыпали его вопросами и планами: что делать дальше, зачем мы сидим в сожженной Москве, надо выбрать — идти на Петербург, возвращаться в Смоленск и Литву, прорываться на Украину. Наполеон не отдавал приказа. Обстановка требовала действий: Кутузов, перейдя с Рязанской дороги на Калужскую, накапливал силы. Партизаны и крестьянские отряды хозяйничали на растянутых французских коммуникациях между Смоленском и Москвой, перехватывали курьеров, нападали на отдельные части. Армия, упражняясь вместо боев в ежедневных грабежах, таяла и превращалась в вооруженную толпу. Близилась зима. А император либо занимался тем, что могло подождать – лично проводил строевые смотры, редактировал театральные уставы, либо не занимался ничем.
Из воспоминаний графа Сегюра:
«Замечали, что он старался продлить время, проводимое за столом. Раньше его обед был простой и кончался очень быстро. Теперь же он как будто старался забыться. Часто он целыми часами полулежал на кушетке, точно в каком-то оцепенении, и ждал с романом в руках развязки своей трагической судьбы».
Наполеон, война и мир, Москва
Не дождавшись предложений о мире от русского царя, Наполеон начинает искать мира сам. Мало того, что всесильный император, вынужден просить мира у русских, которых считал уже побежденными – он ищет содействия случайных людей, подвернувшихся ему в захваченной Москве. Сначала просит генерал-майора Ивана Тутолмина, начальника Воспитательного дома, не бросившего лежавших в нем раненых, послать в Петербург чиновника с письмом: Наполеон готов к переговорам о мире. Потом к нему приводят не успевшего уехать из Москвы отставного капитана гвардии Ивана Яковлева, отца Александра Герцена. Наполеон обещает доставить его с семейством до русских аванпостов, но просит Яковлева передать личное послание императору Александру. Наполеон пишет русскому царю из его захваченного дворца, но кажется, чуть ли не заискивает.
Из письма императора Наполеона Бонапарта императору Александру Первому:
«Я веду войну с вашим величеством без всякого озлобления. Простая записочка от вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы мое движение и, чтобы угодить вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если ваше величество хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то вы благосклонно прочтете это письмо».
Петербург. Война и мир
Александр не отвечает. С очередными предложениями о мире Наполеон посылает в ставку Кутузова генерала Лористона. «Я желаю мира, — напутствует он парламентера, — мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена». Миссия Лористона безрезультатна. Наполеон знает, что при русском дворе с самого начала войны противоборствуют «партия мира», склонная к компромиссу, и непримиримая «партия войны». «Партия мира» влиятельна: в ней канцлер граф Румянцев, граф Аракчеев, министр полиции Балашов, великий князь Константин Павлович, императрица Мария Федоровна. Но Кутузов не принадлежит к ней. И император Александр знает, что после сожжения Москвы переговоры о мире с Наполеоном чреваты возмущением в армии. Граф Аракчеев наверняка показывал царю письмо генерала Багратиона, пришедшее еще в августе.
Из письма генерала Багратиона графу Аракчееву:
«Слух носится, что вы думаете о мире; чтобы помириться – Боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться! Вы поставите всю Россию против себя и всякий из нас за стыд поставит носить мундир… надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах: ибо война теперь не обыкновенная, а национальная».
Москва, дом Позднякова на Большой Никитской, 12 сентября
В разоренной Москве Наполеон приказывает открыть театр. До войны в Москве была французская труппа, и часть актеров остались в городе. В доме Позднякова на Большой Никитской, не сгоревшем в пожаре, обнаруживается домашняя театральная сцена, такие были тогда во многих богатых московских домах. Ее приводят в порядок: вешают занавес, сшитый из парчи, над партером вместо люстры – взятое из церкви паникадило, костюмы актерам шьют из кусков священнических риз, которые солдаты выменивают на хлеб. Оркестр набрали из полковых музыкантов. Билетов нет, афиши рисовали от руки, но за вход брали деньги.
13 сентября наполеоновский театр открывается двумя пьесами: комедией «Игра любви и случая» и водевилем «Любовник, сочинитель и лакей». Потом дано было еще десять представлений, продолжавшихся до самого ухода французов из Москвы. Особенно восхищали зрителей дивертисменты с русскими плясками. По вечерам дом Позднякова светился огнями, улица была заставлена экипажами. Вокруг дома стояли караулы и множество бочек с водой – французы боялись поджога. Партер занимали солдаты, в первых рядах – гвардейцы; в ложах сидели офицеры, генералы и маршалы. В театре бывал и Наполеон, для которого устраивали и особые музыкальные вечера в Кремле.
Москва, Кремль. 6 октября 1812 года
Занятие театральными делами, видимо, давало Наполеону иллюзию деятельности. Перед самым выходом из Москвы он потратил три вечера, редактируя устав театра «Комеди Франсез». Призвав руководителя московской французской труппы, он стал составлять список актеров «Комеди Франсез», которых нужно было выписать из Парижа в Москву.
«Наши занятия были прерваны неожиданным приездом адъютанта Мюрата, — вспоминал директор французского театра. «Что нового?» — спросил император, все еще рассматривая свой список. — «Государь! Мы разбиты!» — отвечал посланный». Ветер с юга доносил до Москвы орудийную канонаду.
В этот день, 6 октября, Мюрат был разбит русскими под Тарутином. Оцепенение кончилось, водевили в московском театре сменялись драмой, затем трагедией отступления. Услышав о поражении при Тарутине, Наполеон приказал немедленно готовиться к походу. На следующий день он выступил из Москвы во главе армии.
Москва, Калужская застава, утро 7 октября 1812 года
Французы уходят из Москвы через Калужскую заставу. Через пять дней при Малоярославце состоится второе генеральное сражение Отечественной войны, после которого Наполеон впервые не решится атаковать русских — и повернет назад, на разоренную им же Смоленскую дорогу. Свидание Москвы с Бонапартом завершилось. До окончательной гибели Великой армии оставалось два с половиной месяца.
Армия могла еще сражаться – это она докажет в ближайшие недели. Но по виду она уже напоминала цыганский табор. Интендант Пасторе свидетельствует: «Обоз Главной квартиры составлял тогда более 10000 повозок. У каждого солдата была поклажа, у каждого офицера – фургон или дрожки, или телега, или коляска. В этих повозках были напиханы как попало меха, сахар, чай, книги, картины, актрисы московского театра».
Москва, Кремль, октябрь 1812 года
На прощанье император приказывает снять золотой крест с колокольни Ивана Великого. Наполеон хочет украсить им купол Дома инвалидов в Париже. Крест сорвался и упал на землю. Но это не последний приказ.
В Москве остается французский арьергард под командованием маршала Мортье. Наполеон приказывает ему взорвать Кремль и другие крупные здания. На месте Москвы должно остаться пепелище. На работы сгоняют пойманных в Москве русских. «Меня взяли французы, — рассказывал потом один из них, — и других многих работников из наших привели и приказали нам рыть подкопы под кремлевские стены, под соборы и под дворец. A у нас просто руки не подымались. Пусть все погибает, да хоть не нашими руками. Да воля не наша была: как ни горько, а копай! Окаянные-то тут стоят — и как увидят, что кто из нас плохо работает, так сейчас прикладами бьют: у меня вся спина избита».
Ненастной октябрьской ночью москвичи разбужены грохотом взрывов. «Кремль освещен был зловещим пламенем пожара, — вспоминал очевидец. — Один взрыв следовал за другим, земля не переставала колебаться. Все напоминало, казалось, последний день мира».
Взрывы разрушили три башни Кремля, разворотили Арсенал. Сгорели Царский дворец и Грановитая палата, упали звонницы Ивана Великого. Сама колокольня устояла. Вовремя пошедшие дожди затушили часть подожженных фитилей, да и подневольные русские рабочие, надо думать, изо всех сил халтурили.
Москва, Новодевичий монастырь, октябрь 1812 года
Французы пытались взорвать и Новодевичий монастырь, который приняли поначалу за военный форт и заняли кавалерийским отрядом. Рискуя жизнью, монахини спасли свою обитель. Вот что запомнила одна из них: «В подвалах под церковью были оставлены бочки с порохом и боевыми зарядами; у самой церкви поставлена бочка с вином. При выходе солдат из монастыря генерал велел зажечь вино и повторил священнику: «Уходите скорей и молитесь». Наши смотрят, не знают со страха что делать, и только Бога призывают на помощь. Да вдруг опомнились и бросились вытаскивать из склепа пороховые бочки и стали их заливать водой. А вино все выгорело и разлилось, да к счастью на двор. Огненные ручьи заливали, не дали им добежать до деревянных строений. Бросились по кельям и церквам, где стояли неприятели. Там во многих местах была разложена солома, а в нее воткнуты зажженные свечи. Бог помиловал, все успели погасить».
Деревня Леташевка Подольского уезда, ночь с 10 на 11 октября
Кутузов узнает о выходе Наполеона из Москвы около полуночи 10 октября в своей ставке в Леташевке. Партизан Сеславин, укрывшись в лесу где-то под Наро-Фоминском, наблюдает за проходящей мимо французской гвардией и видит самого Наполеона. Сомнений нет – неприятель ушел из первопрестольной. Партизаны шлют гонца в штаб армии, дежурный штаб-офицер Бологовской летит к Кутузову. Фельдмаршал уже спит, его будят, и он принимает гонца сидя на постели. «Расскажи, друг мой, что такое за событие, о котором ты привез мне вести? – спрашивает он. Бологовской начинает подробно докладывать по уставу, но Кутузов прерывает его: «Говори скорее, не томи душу». Когда Бологовской закончил, Кутузов хотел что-то сказать, но вдруг, как вспоминает очевидец, «не заплакал, а захлипал и, обратясь к образу Спасителя, сказал: «Боже, Создатель мой, наконец Ты внял молитве нашей. С сей минуты Россия спасена».
Москва, ночь с 11 на 12 октября
Французский арьергард покидает Москву к вечеру 11 октября. Ночью в город через Тверскую заставу проникают казаки генерала Иловайского. Они видят страшную картину разрушений. Московские мальчики 1812 года еще несколько лет будут играть в войну среди пустырей и обгоревших руин. Один из них, сын купца Беккера, которому было тогда 8 лет, вспоминал полвека спустя: «Страшно было видеть опустошение Москвы. Где стояли дома деревянные с мезонинами, видны были только печи в три яруса, стоящие одна на другой, как башни. На Тверской огромные дома стояли обгорелыми. За Тверскими воротами открывалось взору почти чистое, необозримое поле. Это так сильно меня поразило, что и теперь нередко вижу во сне, как я хожу в Москве по погорелым улицам, по запустелым дворам, заросшим репейником и крапивой, каких много оставалось еще очень долго, и куда мы мальчиками собирались играть в казаков и французов».
В доме московских генерал-губернаторов на Тверской, где сегодня расположена московская мэрия, гвардейцы сержанта Бургоня оставили после себя полный разгром: печи топили оконными рамами, под потолком жили стаи птиц, налетевших в открытые окна. Еще непригляднее выглядели другие дома, где квартировали французы. В парадной зале одного из них обнаружилось, как выразился мемуарист, «безымянное между порядочными людьми место». Лингвисты считают, что именно в тот год французы подарили русским слово «сортир»; по-французски оно на самом деле значит выход. Из 9158 домов Москвы уцелело 2626. Из 290 храмов сгорело 127, а остальные были разграблены. На улицах после ухода французов осталось лежать без малого 12 тысяч человеческих тел и 12 с половиной тысяч трупов лошадей. Ущерб, нанесенный городу непрошеными гостями, оценивался в 320 миллионов рублей.
Москва, октябрь – декабрь 1812 года
«Пожар способствовал ей много к украшенью» — в бессмертной фразе Скалозуба из «Горя от ума» есть доля истины. Восстановление Москвы стало «национальным проектом» полслевоенной эпохи. Из казны было отпущено 5 миллионов рублей для выдачи беспроцентных ссуд москвичам, восстанавливающим свои дома. За пять послевоенных лет было выстроено заново и отремонтировано 8 с половиной тысяч зданий – больше, чем сгорело в 1812-м. Большой театр, Манеж, новое здание Верхних Торговых рядов на Красной площади, Александровский сад – большие строительные проекты тогдашней Москвы, и сегодня определяющие облик ее центра. Прежней, допожарной Москвы, было не вернуть, но новая, ампирная – стала величественным памятником победы в Отечественной войне. Вокруг восстановленного Кремля было создано полукольцо широких площадей. Да и Садовым кольцом Москва обязана 1812 году – именно в ходе восстановления Москвы срыли древний земляной вал и устроили широкую кольцевую магистраль вокруг центра.
Москва. Монументы 1812 года
Трофейные французские пушки заняли свое место у восстановленного Арсенала, но сооружение главных московских монументов победы над Наполеоном было впереди. Первыми в 1834 году поднялись Триумфальные ворота на площади Тверской заставы – там, где в Москву в 1814 году вошли русские войска, возвращавшиеся из покоренного Парижа. В основании монумента была бронзовая доска с надписью: «Сии Триумфальные ворота заложены в знак воспоминания торжества российских воинов в 1814 году и возобновления сооружением великолепных памятников и зданий первопрестольного града Москвы, разрушенного в 1812 году нашествием галлов и с ними двунадесяти языков».
Главным памятником победы в Отечественной войне стал храм Христа Спасителя в Москве, заложенный по обету императора Александра Первого в день пятилетия освобождения Москвы от французов. Первоначально величественный храм в стиле классицизма планировали построить на Воробьевых горах, на террасе высокого берега Москвы-реки. Затем, при уже Николае Первом, для храма выбрали другое место — на Волхонке – и другой стиль – «русско-византийский». Строительство самого громадного храма Москвы продолжалось более полувека. Его нижняя галерея стала мемориальным музеем Отечественной войны.
В годы войны с национальной историей и ее святынями, при реконструкции Москвы в 1930-е годы храм Христа Спасителя был взорван, Триумфальные ворота – разобраны. Их воссоздали спустя десятилетия: ворота на новом месте, на Кутузовском проспекте – в 1968 году, храм – в 1997-м. В 2012 году, к 200-летнему юбилею Отечественной войны, новые Триумфальные ворота были отреставрированы.
Москва, осень 1912 года
В 1912 году в Москве торжественно, с участием императорской фамилии, отпраздновали 100-летие победы в Отечественной войне. На торжества пригласили доживших до юбилея участников и очевидцев битв с Наполеоном – благодаря фотографиям вековой давности мы можем увидеть их лица. К юбилею в Москве намеревались открыть Музей 1812 года: собирали коллекцию экспонатов, проводили конкурс на проект музейного здания. Тогда этот замысел не удалось осуществить.
Музей 1812 года открыт в Москве в наши дни – в сентябре 2012-го. Для него построили специальный павильон во дворе здания Городской думы, входящего в комплекс Исторического музея. В экспозиции – и экспонаты, собранные еще сто лет назад, и новые находки и материалы.
Москва, дом Гончарова у Яузских ворот, осень 2012 года
Один из домов допожарной Москвы оставался невосстановленным рекордное время – 199 лет. Великолепный классический дворец на Яузской улице до войны принадлежал Афанасию Гончарову, деду жены Пушкина. Наталья Николаевна родилась 27 августа 1812 года, на следующий день после Бородинского сражения, и в доме дедушки побывать не успела. После войны Гончаровы продали дом, верхние этажи которого сгорели в 1812-м, а новые владельцы не стали его восстанавливать. Так он и простоял – с одним цокольным этажом, перекрытым крышей – до 2007 года, когда началась реставрация его прежнего облика.
В 2011 году реставрация дома Гончарова закончилась. Так, на наших глазах, завершилось восстановление Москвы после Отечественной войны 1812 года.
Записи
4 комментария