Свидание с Бонапартом: как это было
Константин Михайлов
200 лет назад Отечественная война пришла в Москву
Когда в России отмечают юбилеи Отечественной войны 1812 года, центр празднования почему-то всегда оказывается на Бородинском поле. Гром и слава большого сражения оттесняют московские события на периферию внимания. Москва, в которой свершилась судьба войны, уходит в тень. А это несправедливо.
2-го (по новому стилю – 14-го) сентября 1812 года, ровно 200 лет назад, в Москву вошла наполеоновская армия. 40 дней, прожитых нашим городом под французской оккупацией – совершенно необычная, особенная глава столичной истории. В дни юбилея мы вспоминаем и о ней, и о мемориальных зданиях, хранящих память о героических и трагических событиях 1812 года. К нашему общему стыду, многие из этих памятников встречают юбилей, балансируя на грани гибели.
«Тысячами различных цветов блистал этот огромный город. При этом зрелище войсками овладела радость, они остановились и закричали: Москва! Москва! Затем всякий усиливал шаг, все смешались в беспорядке, аплодировали, с восторгом повторяя: Москва! Москва! Мы остановились в гордом созерцании. Настал наконец день славы; в наших воспоминаниях он должен был сделаться лучшим, блестящим днем всей нашей жизни».
Граф Поль Сегюр, бригадный генерал Великой Армии.
Поклонная гора, около 2 часов дня 2 сентября 1812 года
C верхушки холма у Можайской дороги император Наполеон, французские генералы, офицеры и солдаты в два часа пополудни разглядывали Москву. Французы стояли на Поклонной горе и не могли поверить своим глазам. После двух с лишним месяцев войны, после кромешного ада сражений у Смоленска и Бородина, они достигли желанной цели. И те, кто выжил в московском походе, не скупились на эпитеты.
Барон Поль Денье, офицер Главного штаба Великой Армии: «Действительность казалась этим войскам волшебной сказкой из «Тысячи и одной ночи». Гений их полководца снова восставал перед ними в прежнем блеске; они достигли указанного им окончания похода, беспримерного по трудностям, которые они преодолели. Затем последуют обещанный мир, довольство, спокойствие и – слава».
Капитан Эжен Лабом, офицер штаба 4-го армейского корпуса: «Мы вдруг увидели тысячи колоколен с золотыми куполообразными главами. Погода была великолепная, все это блестело и горело в солнечных лучах и казалось бесчисленными светящимися шарами».
Чезаре Ложье, офицер Итальянской гвардии: «Мы обнимаемся и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: «Наконец-то! Наконец-то Москва!»
Франсуа Бургонь, сержант Императорской гвардии: «Многие виденные мною столицы – Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид – произвели на меня впечатление заурядное; здесь же другое дело: в этом зрелище для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое».
То, что в современной Москве называют Поклонной горой, на самом деле вовсе не она, а соседний холм. Историческая Поклонная гора на Можайской дороге была чуть ближе к центру города. Ее срыли в 1950-е годы при прокладке Кутузовского проспекта и построили на ее месте дом. За двести лет многое изменилось, вид отсюда вряд ли покажется сегодня волшебной сказкой. За нынешней Бородинской панорамой была деревня Фили, а к югу отсюда, за Москвой–рекой — Воробьевы горы и село Воробьево. Между этими точками, у стен Москвы, 2 сентября 1812 года могло разыграться второе генеральное сражение Отечественной войны. Первое, Бородинское, состоялось за неделю до того, 26 августа.
Поклонная гора, 2 сентября 1812 года, 12 часов дня.
Рано утром 2 сентября арьергард русской армии находился в 10 верстах от Москвы по Можайской дороге. С 9 часов утра французский авангард начал теснить его к Москве. Медленно отступая, русский арьергард к 12 часам дня занял Поклонную гору и растянул оборонительную линию до Воробьевых гор. В это время командующий арьергардом генерал Милорадович получил известие о том, что и так было видно с Поклонной горы: один корпус неприятельских войск подходит к Тверской заставе, а другой обходит Воробьевы горы. С 1612 года, со времен Минина и Пожарского, Москва не видела у своих стен вражеских армий. И вот двести лет спустя враг стоял у ворот Москвы, и остановить его не было возможности.
Поклонная гора, 1 сентября, около 2 часов дня.
За сутки до Наполеона на Поклонной горе стоял Кутузов. Утром он объехал предполагаемое поле боя. Позиция между Филями и Воробьевым, изрезанная оврагами, следы которых видны и поныне — позиция, в тылу которой текла Москва-река, а за нею начинался город, в котором армия не сможет маневрировать — не внушала оптимизма. Кутузов сказал спутникам: «Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого». И поехал в Фили, на знаменитый военный совет.
Деревня Фили близ Москвы, 1 сентября, 4 часа дня
Совет в Филях собрался в лучшей избе деревни, у крестьянина Андрея Савостьянова. За крестьянским столом, где с утра, должно быть, ели кашу, решалась судьба не Москвы, а Родины. Вот точная формулировка вопроса, предложенная Кутузовым на обсуждение: «Спасенье России в армии. Выгодно ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сражение, или отдать Москву без сражения?».
Кутузов, усевшись в темный угол, слушал своих генералов. Голоса разделились: Барклай-де-Толли предлагал без боя отступать к Владимиру и Нижнему Новгороду, Беннигсен – дать сражение, а в случае неудачи идти на Калужскую дорогу. Сторонники нашлись у обоих. Много спорили, прийти к единодушному мнению не могли. Наконец, наступила пауза. И прозвучали слова Кутузова: «Властью, врученною мне государем и отечеством, я приказываю отступать».
Подлинная изба, в которой проходил военный совет, сгорела еще в 19 веке. На ее месте отстроили новую, и так было не один раз. Теперь здесь музей, рядом с которым мемориальный храм и обелиск героям 1812 года.
Село Жилино близ Москвы, 4 сентября
Императору Александру Кутузов напишет об оставлении Москвы только три дня спустя, 4 сентября, из подмосковного села Жилина: «Я решился попустить неприятеля взойти в Москву… вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России… Пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества». Кутузов жертвовал Москвой, не желая жертвовать армией.
2 сентября 1812 года. Можайское шоссе близ Поклонной горы.
В ночь на 2 сентября русская армия начинает проходить через Москву, к восточным заставам, сборным пунктом намечено село Панки. Французы идут по пятам, их авангард по-прежнему наседает на русский арьергард. Генерал Милорадович, задачей которого было обеспечить выход армии из Москвы, посылает к маршалу Мюрату парламентера. Милорадович велит передать: «Если французы желают занять Москву целою, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из нее, с артиллерией и обозом. В противном случае генерал Милорадович перед Москвою и в Москве будет драться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины».
Мюрат, чуть поколебавшись, отвечает: «Желая сохранить Москву, я решаюсь согласиться на предложение генерала Милорадовича и пойду так тихо, как вам угодно, с тем только условием, чтобы мы могли сегодня же занять Москву. Милорадович согласен на это условие, и Мюрат посылает всем передовым частям приказ остановиться и прекратить перестрелку. Это было первое перемирие, заключенное в ходе Отечественной войны.
Теперь русские и французы не спеша двигались к Дорогомиловской заставе. Кавалеристы французского авангарда, среди которых был и сам маршал Мюрат, смешались с русскими казаками. Мюрат спросил, кто командует казаками. Ему указали на полковника Ефремова. «Спросите его, — продолжал Мюрат, знает ли он меня». Офицер исполнил просьбу: «Он говорит, государь, что знает ваше величество (Мюрат имел титул короля Неаполитанского) и всегда видал вас в огне». Разговаривая с казаками, Мюрат обратил внимание на бурку, которая была на плечах их начальника, и заметил, что эта одежда должна быть очень хороша на бивуаках. Когда это перевели Ефремову, тот молча снял бурку и подал ее Мюрату. Не найдя у себя ответного сувенира, Мюрат взял часы у наполеоновского адъютанта Гурго и подарил их казацкому офицеру.
Москва, Кремль, 2 сентября
Заключив с Мюратом соглашение о прекращении огня, Милорадович поспешил к армии. Проезжая мимо Кремля, он увидел, что два батальона Московского гарнизонного полка во главе с командиром Брозиным выступают из кремлевских ворот — с музыкой. Co всех сторон слышались возгласы солдат и московских жителей: что это за изменник радуется нашему несчастью!
Вне себя от ярости, Милорадович подскакал к Брозину: «Какая каналья приказала вам выходить с музыкою?» Брозин отвечал: когда гарнизон при сдаче крепости получает позволение выступить свободно, то выходит с музыкой, так сказано в Воинском Регламенте Петра Великого. «Да разве сказано что-нибудь в Регламенте Петра Великого о сдаче Москвы! — закричал Милорадович. — Прикажите немедленно замолчать вашей музыке!»
В колоннах армии, проходивших через Москву, был офицер лейб-гвардии Семеновского полка Александр Чичерин. Он записал потом в дневнике: «Когда мы шли через город, казалось, что я попал в другой мир. Все вокруг было призрачным. Мне хотелось верить, что всё, что я вижу, — уныние, боязнь, растерянность жителей — только снится мне, что меня окружают только видения. Древние башни Москвы, гробницы моих предков, священный храм, где короновался наш государь, — всё взывало ко мне, всё требовало мести».
Известие об оставлении Москвы чуть было не вызвало панику в Петербурге. В северной столице было опубликовано «Известие об эвакуации», к которой готовили даже памятник Петру Великому – «Медного всадника. Но некий майор Батурин рассказал князю Голицыну свой сон: Медный всадник проскакал по городу, встретился с императором Александром и сказал — «Пока я на месте, моему городу нечего опасаться!». Голицын уговорил императора отменить эвакуацию. Однако курьеров, приезжавших из армии, во время подготовки ответных депеш и приказов содержали на окраине города практически под домашним арестом: они не могли рассказать о происходящем в Центральной России даже родственникам.
Поклонная гора, 2 сентября
Французская армия так многочисленна, что не может войти в Москву по одной дороге. Основные силы армии расположились в предместьях. В город вошли только части авангарда и императорской гвардии. Наполеон с Поклонной горы наблюдал в подзорную трубу, как маневрируют его корпуса. Евгений Богарне продвигался к Петербургскому шоссе, Понятовский должен был охватить Москву с юго-запада и юга, до самой Коломенской дороги; за ними шел корпус маршала Даву. Французы входят сразу в четыре заставы – Калужскую (ныне площадь Гагарина), Дорогомиловскую (примерно там, где Большая Дорогомиловская улица подходит к Кутузовскому проспекту), Пресненскую (площадь перед метро «Улица 1905 года») и Тверскую (площадь Белорусского вокзала).
Входя в Москву, французы удивлялись: не видно крепостных стен, лишь невысокая земляная насыпь. Границей Москвы в 1812 году был Камер-Коллежский вал – земляной вал, насыпанный в 18 веке во избежание ввоза в город товаров без уплаты соответствующих налогов. Теперь на месте валов улицы, хранящие их название – Сущевский вал, Преображенский вал, Можайский вал… В местах пересечения валов с городскими трассами находились заставы с остроконечными обелисками и парными кордегардиями, павильонами для стражи. В ХХ веке все здания московских застав были снесены. Сохранилось только одно — здание кордегардии Пресненской заставы. Теперь в нем хранят метлы, лопаты и прочий инвентарь. Эта кордегардия помнит поступь Великой армии Наполеона.
2 сентября, Дорогомиловская застава
Кутузовского проспекта в 1812 году не было и в помине, и большая дорога мимо Поклонной горы приводила через Дорогомиловскую заставу в предместье, к Дорогомиловскому мосту, по которому ехали дальше к центру города. Именно здесь въехал 2 сентября в Москву Наполеон. Не дождавшись, как известно, депутации бояр с ключами от Москвы, император приказал пушечным выстрелом дать сигнал войскам входить в город. Вслед за тем он и свита сели на лошадей и понеслись к Москве.
«В то же мгновение, — вспоминали мемуаристы, — авангард и часть стоявшей позади его главной армии, с невероятным стремлением, конница и артиллерия, поскакали во весь опор. Пехота бежала бегом. Топот лошадей, скрип колес, треск оружия смешивались с шумом бегущих солдат, сливаясь в дикий и ужасный гул. Свет померк от поднявшейся густым столбом пыли, и вся земля как бы заколебалась и застонала от такого движения. Через какие-нибудъ 12 минут все очутились у Дорогомиловской заставы».
Дорогомилово, берег Москвы-реки, 2 сентября
К этому моменту Наполеон пребывал не в лучшем расположении духа. К неприятному впечатлению от неполученных ключей от Москвы добавились донесения из передовых частей: город пуст. Целые кварталы и улицы можно проехать, не встретив ни одного человека. Ни с чем подобным Наполеон не сталкивался никогда. Проехав Дорогомиловскую слободу, император остановился на берегу Москвы-реки, сошел с коня и стал в раздумье ходить взад-вперед.
Сгущались сумерки, пустой город вселял подозрения: нет ли здесь обмана, не готовится ли где засада. По всей Дорогомиловской слободе и по берегу Москвы-реки расставлены были караулы. Император так и не решился въехать в город в этот вечер. Властелин полумира провел ночь со 2 на 3 сентября в глухом предместье Москвы, где из всех жителей осталось четыре дворника.
Малая Дорогомиловская улица, 47, ночь со 2 на 3 сентября
Наполеон заночевал в доме трактирщика на Малой Дорогомиловской улице, 47. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз – мешали клопы и нестерпимая вонь, почему-то стоявшая в доме. «Дом Наполеона» чуть-чуть не дотянул до нынешних юбилейных торжеств. Последний деревянный дом Дорогомиловской слободы, он был снесен в 2004 году.
Записи
4 комментария