Красное и Белое — 2
Сорок лет назад спасены палаты на стрелке Остоженки и Пречистенки
Дина Петровна Василевская
В 1972 году – архитектор-реставратор мастерской № 7 Института «Моспроект-3». Соавтор проекта реставрации и приспособления Красных и Белых палат.
В 1972 году к приезду президента США Никсона начали «осквернять» Москву. Появилось такое выражение, потому что ломали старые дома, рухлядь, в понимании начальства, и на их месте разбивали скверы. Так вот, на углу Пречистенки-Остоженки стоял дом, который мы называли «утюг». Это Лопухинские палаты XVIII-XIX веков, памятник градостроительным мероприятиям, которые проводились согласно планам Екатерины. Он прекрасно оформлял площадь, стоял на госохране, был, правда, в ужасном состоянии. Нашей мастерской Либсона поручили провести обмеры и фотофиксацию двух других зданий — за «утюгом».
Я свою работу просто обожала. Чувствуешь себя настоящим Шерлоком Холмсом, особенно когда с объекта все уходят, ты остаешься один на один со старым домом, постепенно проникаешь в его тайны. Восстанавливаешь картину по частям. Я молотком, скарпелью отбивала все перекладки, закладки, расчищала кусочки профилей. Меня приглашали, когда что-то непонятное на объектах находили. Я приходила, смотрела и потом говорила: «Ну, вот же профиль». Надо мной шутили, когда я с инструментом приступала к работе: «Вот, Василевская стойку сделала».
Когда какие палаты возникли раньше – Красные или Белые – непонятно. Стилистически они одинаковы. Просто местоположение разное, поэтому и формирование самого объема, и декор – разные. Белые – компактные, с высокой крышей, решался объем цельно. Красные – протяженные, скорее, для внимательного рассмотрения по ходу движения. Потом, Белые палаты до конца XVIII века были доминантой застройки того района. Они стояли на самой бровке откоса ручья Черторый. Об этом мы и вспомним, когда столкнемся с загадками Белых палат.
Сначала мы стали визуально обследовать дома. Было сказано: все сделать по-быстрому, сроки – жуткие. На объекты бросили половину нашей мастерской. Клименко привлек студентов, которые висели на лестницах, веревках – везде… Как только мы сковырнули несколько квадратных метров штукатурки, полез сразу XVII век. Полноценный: карнизы, обрамления окон, они стесаны в плоскости стены, но читаемы. Мы тут же забили в набат, стали бомбить начальственные верхушки письмами. Может быть, поэтому упустили угловой дом. Его сломали. Помню, выходим из метро с Леной Трубецкой — и остолбенели. Рядом с домом две машины, подвешена «баба», размахиваются — и об стену. Стена падает. Смотрю, у Лены слезы ручьем.
Но я хочу рассказать о том, что же мы нашли на Белых палатах, когда сняли штукатурку: стесанный кирпич, лопатки, характерные для конца XVII века, белокаменные сандрики, карнизы, даже одно окно полностью в закладке с решеткой. Определялся абрис оконного кронштейна и венчающие его шары. Все в кладке прекрасно читалось. Хотя форма-то сама, профиль, могла быть любой. В финальном варианте остановились на самых простых.
Нашли все карнизы. Окна первого этажа и второго, венчающий многоярусный карниз, межэтажный. Все это было найдено. К приезду Никсона все остатки побелили. И это создало впечатление грандиозное. Этот прием послужил тому, что дома приняли на госохрану. Схлынули студенты, и мы начали работу по выявлению и подготовке проекта реставрации.
Но все это, что называется, очевидности. А Белые палаты преподнесли немало сюрпризов. Например, мы нашли фрагмент архивольта. Он, понятно, всегда находится над арочным проемом. Стали удалять все пристройки, наслоения, и с «оборотной» стороны нашли кусочки четвертей и два металлических подстава, которые заделывались в кладку, и на них навешивались ворота. И когда все вычертили, то, согласно современному уровню грунта, арка и ворота получались такой высоты, что их мог открыть разве что Гулливер! Что же это такое? Следы свода арки также внутри, в помещении. Пришли к выводу, что, видимо, это был сквозной проезд во двор. Очень необычное решение, но вполне объяснимо тем, что участок небольшой и, по сути, был ограничен габаритами дома. Однако на вопрос – откуда и почему Гулливер? – это открытие не отвечало. Тогда мы решили на одной из стен палат, к которой примыкала самая древняя пристройка, сделать шурф, вдруг найдется цоколь. Чуть ковырнули, почти под полом – и правда, целехонький цоколь! Просто вообще ничего непонятно. Кирпичный цоколь выше современного уровня земли на человеческий рост. То есть получается… культурный слой, что … украден? Потом полезли в труды Сытина и нашли, что во время реконструкции этой части Москвы, когда стены Белого города ломали и делали бульвар, когда засыпали Черторый, то снивелировали крутой откос Пречистенки. А дом-то стоял на самом бугре. То есть остался после этого почти без фундамента. Так и простоял столько лет. Нам пришлось ставить дом на фундамент. Наши инженеры отрывали шурф метра на полтора, «вывешивали» стену, заводили металлические балки, вырывали землю и бетонировали. То есть часть за частью подводили фундамент. Ну, а к арке сделали ступеньки.
Пока мы все это выявляли и обдумывали, внутри домов творился настоящий ад. Жители метались, переезжали, все нервничали. Мы сразу обратили внимание на то, что некоторые старинные своды сохранились. Мы находили пяту свода – то есть где под уклон идет кирпич. Затем с Леной Трубецкой определяли специальной линейкой и вычерчивали начальную кривую свода. Мы также обнаружили изначальные дверные проемы: где-то откос нашли, где-то кусочки четверти. Нашли внутристенную лестницу, прекрасно сохранившуюся. Она соединяла первый и второй этажи. Лестница была заделана новым кирпичом. Стена показалась нам подозрительно толстой. Мы ее разбили и обнаружили белокаменные ступени.
Вообще по многим находкам тогда можно было исторические зарисовки делать. Вот, скажем, в первом этаже Белых палат мы нашли заложенную печуру. Раньше печи делали так: с одной стороны стены – парадный красивый изразец, с другой – затоп. Так вот, мы открыли закладку печи, вдруг с мусором что-то брякнуло и выпало. Оказалось, очень интересный подсвечник — из полосового железа на четырех ножках. На основании — вертикаль для свечи, по которой двигается чашечка и ручка. То есть вы ставите свечку, вся конструкция внизу, по мере сжигания, вы ручкой свечу поднимаете. И сразу – как голос из прошлого. Задымила печь. Ваньке дали подсвечник, чтоб пошел наверх посмотреть. Он спросонья-то в дымоход подсвечник и уронил. Его на конюшню — и выпороли, наверное.
Красные палаты не были столь щедры на загадки. Мы обнаружили винтовую лестницу очень больших размеров – это редкость, в жилье этого почти не бывает, причем сохранилась целиком. Белокаменные ступени шли с первого на второй этаж. Причем в первом этаже мы нашли следы дверных проемов и кладку. Ее сняли и… нашли продолжения наружных стен, срубленные. То есть там была палата, которую сломали при расширении Остоженки.
Еще нам показался странным такой момент. Венчающий карниз Красных палат был подозрительно «бедным», похож больше на рядовой междуэтажный. Причем вот на упомянутой выше винтовой лестнице сохранились две ступеньки, которые ведут выше второго, последнего, этажа. Мы с Леной Трубецкой пошли на чердак, чтоб осмотреть верх стены. Там – страшная грязь, голуби. Мы сразу как трубочисты сделались. Я смеюсь и говорю: «Да, Елена Владимировна, видели бы вас сейчас ваши предки». А она же урожденная Голицына (Красные палаты в XVIII веке принадлежали князьям Голицыным. – Ред.). Так вот, мы нашли пять рядов кирпичной кладки сверх карниза и следы фасадных лопаток. Это значит, что на Красных палатах был третий этаж! Но вот какой — надо всем ли домом или только частью? — неизвестно. Верхушки сводов разные по высоте, поэтому в результате и крышу мы сделали высокую, но простую.
Судьба Красных и Белых палат, мне кажется, сделала зигзаг. Когда перед ними поставили «дом-утюг» Лопухиных, они потеряли свое значение для «завершения площади». Потом Советская власть «утюг» сломала, и оказалось, что на площади стоят просто две настоящие игрушки XVII века. Они — замечательное «предисловие» ко всему архитектурному заповеднику Остоженки — Пречистенки, перенасыщенному знаковыми именами — Всеволожские, Денисовы, Лопухины…
Бедный Энгельс! Ему, наверное, так неуютно на этом месте…
III
Вилля Емельяновна Хаславская
В 1972 году — архитектор-реставратор мастерской № 7 Института «Моспроект-3».
Тогда мне было 43 года, в мастерской № 7 у Либсона я занималась комплексными охранными зонами и даже уже вела свой объект как архитектор-реставратор: угловой дом XVIII века на Верхней Радищевской. Я делала историко-архитектурное обследование территории Метростроевской и части Кропоткинской, в том числе стрелку улиц, и обследовала «дом-утюг».
Я, как и все в нашей мастерской, очень переживала за судьбу двух домов, ставших впоследствии Красными и Белыми палатами. Но моя личная роль свелась к составлению телеграммы на имя Брежнева. Это была наша последняя надежда, и мы продумывали все мельчайшие детали, которые могли бы повредить или настроить генсека против наших домов. Кстати, даже интересно, читал ли он лично наше послание.
Телеграмму подписали многие наши сотрудники – нередко из чистого энтузиазма. Но мы решили длинный список сократить и оставить только тех людей, которые реально имели отношение к объектам. На случай, чтобы если начнут вызывать пофамильно, человек имел что сказать.
Второй критерий всплыл сам собой. Стояли подписи – Либсон, Домшлак, Бернштейн… В общем, слишком много еврейских. Мы подумали, что это может вызвать раздражение и навести на какие-то нехорошие мысли. Сократили число людей еще и по национальному признаку, оставив только начальство.
Отточив таким образом телеграмму, Елена Владимировна Трубецкая и я пошли на почту, которая была тогда практически напротив Белых палат. Переписали текст на бланк от руки, адрес: Москва, Кремль, Леониду Ильичу Брежневу, лично. Я подошла к окошку и старалась загородить текст, чтоб никто в очереди его не читал. С ужасом ждала реакции женщины-приемщицы… Ее не последовало. Женщина в окошке даже бровью не повела, как будто телеграммы на имя генсека – обычное дело. Посчитала слова, мы заплатили, получил чек и ушли.
Это был первый и последний случай в моей жизни, когда я писала на имя столь высокого начальства.
Радостно, что сработало. Вот только жаль угловой дом. Там были обнаружены разновременные части XVIII — XIX веков. Можно было сделать хорошую реставрацию.
IV
Алексей Алексеевич Клименко
Историк архитектуры. В 1972 году – сотрудник мастерской № 7 Института «Моспроект-3». Организовал волонтеров для работы на «раскрытии» Красных и Белых палат.
Мне тогда было 30 лет. В 1972 году я был архитектором в мастерской по реставрации памятников архитектуры в «Моспроекте-3» под руководством Владимира Яковлевича Либсона. У нас там образовался островок свободы. Ходили на лекции Аверинцева, ездили к Сахарову в Нижний Новгород. В мастерской было несколько бригад. Наша занималась не реставрацией, а обследованиями. Руководил ею Дмитрий Николаевич Кульчинский. Входили в бригаду в основном историки и искусствоведы. Мы разыскивали исторические планы, разные архивные материалы, проводили натурные обследования. Научились в сараях видеть древние сооружения и ценность, научились читать кирпичные кладки. Развивали «рентгеновское зрение». Я занимался шурфами, зондажами. Мы, как хирурги, вскрывали поверхностные ткани и добирались до ценной сути. Работали скарпелями, кувалдами, молотками. Пробивались через штукатурку, цемент. Надо понимать, что мастерская была проектной, и у нас не было рабочих, что нас сильно ослабляло. Мы делали все сами, своими руками, даже черную и неквалифицированную работу.
В 1970-е годы началось поквартальное обследование Москвы. Что касается стрелки Кропоткинской и Метростроевской, то, честно говоря, не помню, чтоб квартал относился к нашей бригаде. Видимо, мне кто-то сказал про эти два дома. Наверное, Виля Хаславская: она проектировала охранную зону между Арбатом и Москвой-рекой. Здания подлежали сносу, а коллеги подозревали в них XVII век. Надо было что-то срочно предпринять, и, думаю, привлекли меня в помощь, зная, что если уж за что возьмусь, на полпути не оставлю. Сначала я поехал туда один. На стрелке стоял угловой дом, имевший статус памятника. Он был связан с декабристами и Суриковым, который там писал «Утро стрелецкой казни». Во дворе дома стояло строение, которое потом окажется Красными палатами – по Метростроевской (Остоженке). На Кропоткинскую (Пречистенку) выходил дом, который потом станет Белыми палатами. Оба дома казались рядовыми, запущенными, пыльными, грязными постройками пушкинской поры. Для обывателя – развалюхи. Двор углового дома был весь завален какими-то легкими ящиками – видимо, тара магазинчиков, которые находились когда-то на первом этаже.
Что делать, если решение о сносе уже есть? С советской властью шутки плохи. Поэтому надо было срочно доказать, что два дома – незаурядные строения, представляющие ценность. Надо было в них обнажить древность. Другими словами, найти что-то, чтоб показать начальству и его поразить. Но для этого нужно много рабочих рук, которых не было. А я в то время возил студентов филологического факультета МГУ по линии ВООПИиКа на экскурсии, многих ребят знал, со многими поддерживаю отношения до сих пор. Я поступил, что называется, не мудрствуя лукаво. Сделал большие листовки, прямо от руки написал, с призывом: SOS, нужны добровольцы на субботники, для работы на двух старых домах, нужно их расчистить и найти старую кладку. Форма одежды – рабочая, желательно рукавицы и платки, работа грязная. Адрес такой-то, милости просим. Листовки распространил на филфаке МГУ, потом подключил еще Историко-архивный и ИнЯз.
Вот, сначала приехало человек пятнадцать, потом все больше и больше. Поначалу работали в режиме субботников — воскресников. Когда ситуация обострялась, ребята дежурили круглосуточно. У меня дома телефон стоял рядом с подушкой. И номера лежали — отдела культуры в ЦК КПССС, в Горкоме. Если что происходит, ребята звонят мне, я — туда.
Но это уже позже. С самого начала встал вопрос – а чем работать-то? Инструмента нет. У нас в мастерской тоже ничего нет. Я ходил по стройкам, выпрашивал, с миру по нитке собирал инвентарь. Нашел какие-то железные палки, раздобыл скарпели, кувалды. Это главное. Надо было сбивать штукатурку. Ребятам объяснил: надо доотбивать до древней кладки, обнаружить древний кирпич-большемер. Надо было сделать штробу – вертикальную или горизонтальную, чтоб стена заиграла, чтоб визуально стало очевидно: под грязной штукатуркой что-то совсем не тривиальное.
Никаких лесов не было. Вставали на ящики из-под тары, которые валялись везде. Надо ж было дотянуться до окон, проемов. Ребята работали, вытянув руки, запрокинув головы. Пыль летела прямо в глаза. Девочки закутывались в платки, оставляя только прорези для глаз. Прохожие смотрели очень неодобрительно, удивлялись такой форме одежды. Сначала мы занимались Красными палатами, потом Белыми.
Первая же вертикальная штроба дала межэтажный пояс Красных палат – валик такой. Видно было, что пояс из древнего кирпича, который срублен. Следовательно, он отделял нижний этаж, ушедший в культурный слой, от большого парадного. Прикинули, отступили полтора метра и там искали наличники. Ожидали «петушиный стиль» или «дивное узорочье».
Вообще ребятам удалось сделать некоторые важные раскрытия. Был такой студент-первокурсник Андрей Кофман. Первый же удар его скарпели по стене Белых палат — и скарпель «улетела» внутрь, за штукатуркой оказалась старинная кубоватая решетка. Постепенно мы раскрыли частично фасад Белых палат. Работы сопровождались скандалами с мужиками-строителями, которым надо было все это ломать и свои процентовки закрывать. Они все ругались: «Когда ж вы кончите с рухлядью этой возиться?!»
Со временем мы поняли структуру, посчитали ритм проемов и просто нарисовали известью наличники и систему окон на штукатурке. Разрисованные палаты – уже обозначили что-то старинное, смотрелось внушительно. Дома становились событием, входили в жизнь города.
Я стал подтягивать специалистов нашей мастерской. Из Академии Художеств позвали вице-президента Владимира Семеновича Кеменова. Он приехал, посмотрел. Мы обратились к Барановскому. Не помню, кто конкретно это делал. Но старались все, надо было привлечь на свою сторону профессиональные сообщества — художников, архитекторов, реставраторов. Вот что касается СМИ – мы тогда об этом как-то не думали. Сама собой появилась некая Генриетта Алова – она работала в газете «Ленинское знамя», ей давали интервью на ходу, она в итоге написала заметку.
Угловым домом на «стрелке» мы не занимались, считали, что он вне опасности, так как стоял на госохране. И совершенно напрасно. Все случилось в худших традициях, которые находят продолжение и сегодня. Был такой зампредседателя Совета Министров РСФСР Вячеслав Иванович Кочемасов, по совместительству — первый председатель ВООПИиК. Он снял памятник с охраны, и дом снесли мгновенно. В майские дни.
На тот момент надо было разворачивать наступление по всем фронтам и воевать в высоких кабинетах. Доказывать начальникам, что имеющееся решение о сносе нужно отменить. А в кабинетах, как известно, надо что-то показывать убедительное. Тогда мы привлекли Карла Карловича Лопяло – мастера художественной реконструкции, он виртуозно рисовал и домысливал то, архитектурные остатки чего мы находили. Он сделал рисунки – какими могли быть палаты. В сказочном таком, очень добром ключе. И вот с ними я отправился в горком КПСС к Игорю Николаевичу Пономареву. Он был инженер, отвечал за все, что связано со строительством и архитектурой в Москве при Гришине. Он был вторым секретарем горкома. Я ждал пять часов, пока он меня примет: шло совещание. Понятно, я – молодой, в общем-то, никто.
Оказывается, он после моего предварительного письменного обращения собрал начальственных людей. Был такой Владимир Николаевич Иванов – первый зампред Центрального совета ВООПИиК, Вениамин Александрович Нестеров – заместитель главного архитектора Москвы. И когда меня, наконец, впустили, этот Пономарев, огромный, стал орать на Нестерова: «Вот, архитекторы жалуются, что вы в Москве уничтожаете памятники, мать-перемать». А этот Веня — ветеран, масса орденов всяких, красавец, франт, любимец женщин — он стоял почему-то в дверях. Вид у него был, как у ошпаренного пса дворового. Ведь на него орет партийный начальник! Это надо понимать: тогда основа всего вообще, всякого благополучия – партбилет. У всех – животный ужас его утратить. Это был инструмент безусловного воздействия. И когда Пономарев при всех и при мне орал на Нестерова, тот просто онемел: вдруг ему скажут – партбилет на стол. Это на меня произвело огромное впечатление. Пономарев подвел итог: «Перестаньте уничтожать старую Москву». Все начальники ушли, я остался. Игорь Николаевич встал передо мной. Такой человек-гора. И, представляете, стал мне жаловаться, как ему тяжело. Говорит, как сейчас помню: «Мне с вашими Посохиными, думаете, легко? Промышленность сделала 27 миллионов штук теплокирпича. А куда я его дену? Он не берет!» И он руки так воздел, а я гляжу: у него брюки-то расстегнуты. И я ему: «Ну-да, даже нет времени ширинку застегнуть». Он так засмеялся. И сказал: «Идите к Промыслову (Владимир Федорович Промыслов, в 1963 — 1985 годах председатель Исполкома Моссовета. – Ред.), я ему позвоню. Ваш вопрос окончательно только он решит». Я от него не отстаю и спрашиваю: а что с угловым домом. Он мне: «Вы думаете, мы так и будем за вами на поводке ходить? Вот вам два ваших грязных дома оставим. Этот не можем». Я уже потом понял, а тогда не знал: ему надо было Энгельса на виду у всех поставить. Во двор же его не воткнешь. Так что из-за Энгельса наугольный дом уничтожен был.
В разговоре с Промысловым я не участвовал. Ходили авторитеты – Барановский и еще, видимо, кто-то. Но факт остается фактом. Тогда, в 1972-м, мы добились отмены решения о сносе. Это оказалось возможным. Правда, тогда мне это не показалось чем-то важным. Это не было какой-то акцией. Мы все просто делали то, что могли.
Ну, а своих ребят-активистов, которые ходили на субботники-воскресники, я отблагодарил, как мог. Долго еще потом возил их на разные интересные экскурсии.
V
Виктор Викторович Коллегорский
Поэт. В 1972 году – студент русского отделения филологического факультета МГУ. Работал на «раскрытии» палат волонтером.
Я работал как волонтер на доме, который теперь называют Белыми палатами. Я был на втором курсе русского отделения филфака и увидел объявление такое интересное: «Приглашаются желающие ломать и крушить старые дома». В кавычках, конечно! К визиту Никсона сносили много домов, и эти собирались. А у Алексея Алексеевича Клименко была безумная идея, что это дома XVII века. Я Клименко знал, ездил на его экскурсии. Вот и пришел, что называется, по приглашению. Дома были выселены, можно было заходить во все квартиры. Алексей Алексеевич объяснил: можно делать все, что угодно – ломать, бить, но нужно открыть старую кладку. Я крушил только по воскресеньям, в субботу были занятия. Честно говоря, я не очень верил в успех затеи. Дома производили впечатление просто зданий XIX века, выселенные коммуналки. «Развлекались» мы несколько выходных подряд. И – ничего. Никаких открытий. Но Алексей Алексеевич был непоколебим. И вот однажды все случилось…
У меня высотобоязнь. А там я работал на какой-то жидкой приставной лесенке или ее подобии. В районе второго этажа. Ну, работаю, как велели, крушу себе и крушу. В районе первого окошка с торца, смотрящего к Садовому кольцу. Вдруг мою лестницу стали дико трясти и кричать, чтоб я прекратил. Я чуть не свалился. Это оказался Клименко. Он увидел, что я доотбивался до кладки XVII века и уже принялся ее крушить! Я сразу остановился, конечно. И буквально в этот же самый момент – опять кричат, уже изнутри дома. Там нашли печную кладку XVII века, в одной из квартир! Все бросились смотреть, потом стали аккуратненько дальше расчищать и все «консервировать».
В следующее воскресенье стали приходить специалисты. Я стал свидетелем, как Клименко привел такого очень старого человека, не помню его фамилии, и сказал, что это тот самый специалист, который придумал, как двигать дома, и двигал — в 1930-е годы. Он возник прямо из небытия, подтвердил, что да, это XVII век.
Постепенно мы поняли, что добились желаемого. Дома, и правда, оказались «с секретом». Спрятанный XVII век теперь выходил на поверхность. Но мы работали уже спокойнее: теперь дома были защищены, стало известно, что сносить их не будут.
Алексей Алексеевич отблагодарил нас по-царски. Года два возил по загородным маршрутам: Ростов, Муром, церковь Покрова на Нерли издали увидели. Поездки были удивительными. Ну, а вскоре я написал свое первое стихотворение. Оно было посвящено Москве:
Едва позволят разгуляться
Московским хмурым небесам –
Не уставайте удивляться
Архитектурным чудесам:
Василья купол шемаханский,
Китайской чайной медный змей,
Кисловский замок мавританский
И юкатанский мавзолей.
И Мельников, на птичьем рынке
Купив в Париже какаду,
Слоновьи пандусы Стромынки
Развертывая на ходу
За Яузу, где верховодят
Царевны Лебедь и Будур,
В буддийских ромбах уж возводит
Арбатский свой Боробудур.
VI
Лидия Алексеевна Шитова
Архитектор-реставратор. В 1990 — 1994 годах руководила работами по реставрации и приспособлению Красных и Белых палат.
Моя роль в жизни Красных и Белых палат – самая-самая скромная. Я просто доводила до ума то, что начали мои учителя – Елена Владимировна Трубецкая и Дина Петровна Василевская. Реализовывала их проект реставрации и приспособления под нужды Книжной палаты. Она получила здания в аренду и брала на себя обязательство в течение 1972 — 1973 годов провести их полную реставрацию.
В самую горячую пору обороны, в 1972 году, я сидела с маленьким ребенком. Вышла на работу в августе, когда здания стали памятниками и начались работы по выявлению и разработке проекта. Дина Петровна давала мне задания, в основном, по чертежам: я чертила кривые сводов, чтоб опалубку поставить. А своды там очень сложные, пришлось делать все по всем правилам начертательной геометрии. Я делала также комплект столярных заполнений. В общем-то, трудилась, что называется, на подхвате.
Активное начало реставрационных работ не предвещало дальнейшего «долгостроя». Первые тревожные признаки появились к сентябрю 1973 года: всех квалифицированных рабочих перебросили в Кремль. Начались перебои с финансированием, к тому же Москва стала готовиться к Олимпиаде-80 и все силы кинули на олимпийские объекты. В 1975 году Елена Владимировна Трубецкая перешла на другую работу. А Дина Петровна вплоть до выхода на пенсию в 1982 году продолжала, параллельно с другими своими объектами, вести реставрацию палат. К этому моменту работы почти совсем заглохли на уровне приспособления, но главное было сделано: палатам нарышкинского барокко уже почти полностью вернули первоначальный вид.
В 1979 году работы на зданиях затормозились. Сняли леса, причем даже не поправив временную кровлю. Она сильно протекала. В марте 1979 года состоялось совещание в Инспекции по охране памятников (ГИОП, ныне Мосгорнаследие. – Ред.) по поводу того, что реставрация палат непростительно затянулась. Однако, несмотря на грозные письма Инспекции, предписания, работы не пошли ни к Олимпиаде, ни потом. У Всесоюзной книжной палаты не было денег. И вот уже второй проект приспособления палат устаревал.
К началу 1990-х Книжная палата едва одолела реставрацию Красных палат, а Белые забросила. Поэтому договор с ней расторгли. И передали Белые палаты московскому центру «Наследие». В августе 1990 года на доме вновь открыли работы. И вот тогда уже туда пришла я. Это был проект реставрации — приспособления, вся самая кропотливая работа была проделана раньше. Чертежи лежали, а памятник разрушался. Своды промочены. Черные полы, настеленные под паркет, сгнили.
Два проекта приспособления Белых палат предназначались для Книжной палаты, то есть не годились. ГИОП заказало проект другой организации. Там была запроектирована подземная пристройка, которая и сейчас существует. Но запроектировать-то ее запроектировали, а вот автора — архитектора Бартошевича я там ни разу не видела. Все работы вел прораб, а я – в чем могла помочь – помогала. Ведь в приспособлении много проблем – получение условий присоединения коммуникаций, все это надо было сделать. Но, как вы понимаете, к реставрации это не имеет отношения. Единственное, что мне пришлось делать – это корректировка крыши. Дине Петровне Василевской хотелось сделать крыши большими, высокими, с громоздкими дымниками. Но надо понимать, что подлинные дымники сохраняются редко; они есть в Потешном дворце в Кремле. Как они выглядели, как принято было их делать – никто не знает, образцов просто нет. Так вот, нам дали задание, и мы оформили крышу и дымники попроще. Кроме того, Дина Петровна Василевская хотела их покрыть тесом. Но сейчас, с нынешним его качеством, это делать бессмысленно. Раньше тес был разный на верхний слой и нижний. Он широкий был. А сейчас — весь одинаковый. Он сгниет за три года. В общем, методически это даже не оправданно. Откорректированный вариант крыши предусматривал отделку оцинкованным железом с сохранением повышенного отдельного шатра над угловой столовой палатой. Изменение материала повлекло и уменьшение дымников. Их сделали минимальными в соответствии с требованиями вентиляции.
На Красных палатах я также завершала работы. Но они не так загублены были протечками, работы начались раньше.
«Рабочий акт» приемки Белых палат был подписан в декабре 1994 года. До этого дня работы не прерывались ни на одну неделю. Устроили праздник, на который пригласили Елену Владимировну Трубецкую и Дину Петровну Василевскую. Плоды своих трудов и мужества они увидели спустя 23 года.
Запись и публикация Евгении Твардовской
Красные палаты
Построены в конце XVII века, в начале XVIII века принадлежали дворянину Никите Евстратьевичу Головину, затем его сыну Дмитрию Никитичу. В 1713 году вдова Д.Н. Головина продала владение князю М.М. Голицыну-младшему. Первым браком Голицын был женат на Марии Дмитриевне Головиной (родословия называют ее сыном Дмитрия Ивановича, а не Дмитрия Никитича Головина).
Князь Михаил Михайлович Голицын-младший (1684-1764) в 1703 году по велению Петра I определен в морскую службу, в 1708 отправлен в Голландию для обучения морскому делу. В 1717 году вернулся в Россию и принял участие в Северной войне. В 1721 году отличился в сражении при Гренгаме, командуя отрядом галер. Сделал блестящую карьеру при преемниках Петра I, став президентом Юстиц-коллегии (1727), тайным советником и сенатором (1728), командующим флотом (1749), президентом Адмиралтейств-коллегии (1750), генерал-адмиралом (1756). Был удостоен высших российских орденов — Александра Невского (1743) и Андрея Первозванного (1746). Пережил всех известных сподвижников Петра I. Погребен в московском Богоявленском монастыре.
В 1738 году М.М. Голицын-младший приобрел усадьбу в Малом Знаменском переулке (дом 1/14), где сохранились главный дом, флигель, ворота, построенные на рубеже 1750-х – 1760-х годов при участии адмиралтейского архитектора С.И. Чевакинского. При этом Голицын не расставался с усадьбой на Остоженке.
Не позже 1778 года владение перешло к Лопухиным; здесь жил декабрист, один из основателей Союза благоденствия светлейший князь П.П. Лопухин.
Белые палаты
По современным данным, построены князем Б.И. Прозоровским Меньшим в два этапа: 1685 — 1688 и 1712 – 1713 годы.
Князь Борис Иванович Меньшой Прозоровский (1661 – 1718 или 1719) – из ярославской ветви Рюриковичей. В 8-летнем возрасте чудом остался жив, когда Степан Разин захватил Астрахань, убил его отца, астраханского воеводу князя Ивана Семеновича Прозоровского, дядю и старшего брата Бориса Большого, а самого его подвесил за ноги, оставив на всю жизнь хромым. Комнатный стольник царя Федора Алексеевича. С 1682 года – боярин. В 1684 – 1690 годах сопровождал на богомольях царя Ивана V Алексеевича. В 1691 — 1697 годах – воевода Новгородский и одновременно ближний боярин (с 1692 года). Владелец подмосковной усадьбы Зюзино (ныне в черте Москвы). Свое имущество бездетный князь оставил в полное распоряжение Екатерины I, с условием пожизненного владения вдовой, обделив племянницу, княгиню А.П. Голицыну, из-за ее участия в деле царевича Алексея.
Б.И.Прозоровскому принадлежал также двор на Знаменке, впоследствии переданный генерал-прокурору П.И. Ягужинскому (современное владение 9, застройка того времени не сохранилась).
В 1727 году палатами владеет генерал-майор, бывший камер-юнкер и мундшенк (виночерпий) Петра I Федот Михайлович Каменский (1696 – 1755), отец знаменитого екатерининского генерал-фельдмаршала Михаила Федотовича Каменского.
С 1730-х годов до начала XIX века палатами владеют дворяне Фаминцыны, сначала – Андрей Егорович, женатый на сестре Федота Каменского.
Записи
8 комментариев