Архнадзор

Александр Можаев

Усадьба Василия Васильевича Голицына, знаменитого и всесильного фаворита царевны Софьи, «дворцового воеводы и оберегателя царственной большой печати» располагалась в Охотном ряду, меж Тверской и Дмитровкой. Его каменный дворец был выстроен в середине 1680-х. Впоследствии здание не менее двух раз капитально перестраивалось, было вновь открыто реставраторами в начале 1920-х и полностью снесено к 1934 году — следом за Пятницкой церковью, бывшим домовым храмом Голицыных. Один из великолепнейших дворцов раннепетровской эпохи, один из самых удивительных памятников русской архитектуры остался исследованным лишь отчасти и до сих пор является волнительной краеведческой загадкой. Книги перепечатывают лишь несколько фотографий и рисунков его главного фасада, однако попробуем обойти княжеские палаты вокруг и заглянуть внутрь их.

Для начала упомянем о связанных с этим домом стереотипах. Как известно, с востока усадьба Голицына граничила с не менее богатым двором Ивана Борисовича Троекурова, палаты которого сохраняются поныне. На протяжении десятков лет журналисты и прочие сказители передают из рук в руки историю о том, что два противостоящих дворца – свидетельство тщеславной борьбы политических противников. Этот миф вышел в люди с лёгкой руки Владимира Гиляровского:

«За беду боярину сталося, за великую досаду показалося», что у «Васьки Голицына» такие палаты! А в это время Петр I как раз поручил своему любимцу Троекурову наблюдать за постройкой Сухаревой башни. И вместе с башней Троекуров начал строить свой дом, рядом с домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой – от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а всё-таки в 1691 году рядом с домом Голицына появились палаты…»

Простой хронологический анализ моментально перечёркивает стройную советскую теорию. Василий Голицын начал строительство своего дворца в 1684 или 85-м годах, находясь на пике карьеры. Интерьеры были готовы к 1686-му, а ещё через три года в документах появляется запись о том, что кровельный мастер Готфрид покрыл хоромы «медью по железной решетке». В том же 1689 году карьера Голицына оканчивается – после низложения Софьи он отправлен в пожизненную ссылку. Троекуров же, наоборот, поднялся именно в эти дни – он по приказу скрывающегося в лавре Петра убедил Софью отступить от Троицы и вернуться в Москву. Когда страсти улеглись, Петр назначил Ивана Борисовича новым начальником Стрелецкого приказа, и видимо именно тогда Троекуров приступил к надстройке своих палат. То есть, их новый, «барочный» облик можно считать не знаком соперничества, а скорее памятником победе над оппонирующим соседом.

Кстати, казну Троекуров тоже не грабил, или, по крайней мере, не в этот раз — строительство Сухаревой башни началось в 1692-м, когда перестройка палат была уже окончена…

Ещё один стереотип – Голицын и Троекуров как противостоящие сторонники традиции и реформаторства. Василий Васильевич волею судеб оказался на стороне Софьи, но по духу был таким же западником, как и сам Пётр. Хотя вернее говоря, иным, вменяемым, «эволюционным» западником – имел в обиходе и «волосы накладные», и нормальную бороду. Был всесторонне образован, говорил на нескольких языках, многое сделал для продвижения новомодного «нарышкинского барокко», да и себе дом выстроил такой, что французский посол де Невилль сказал: «Дом Голицына — один из великолепнейших в Европе». По всей видимости, видавший виды француз подразумевал прежде всего исключительную роскошь дворца. Мы можем судить о ней благодаря тому, что после опалы Василия Голицына его дом отошел в казну, а комнаты и находящееся в них имущество были подробно описаны, оценены и приобщены к «Розыскным делам о Фёдоре Шакловитом и его сообщниках».

Текст этого, отнюдь не литературного документа – волшебная музыка, сказки Ершова и Пушкина, та самая мифическая Русь, о которой все так много слышали, да живьём никто не видывал. Это даже не Помпеи, это «Мария Целеста» — моментальное фото для протокола, запечатлевшее обстановку дворца, только что покинутого арестованным хозяином. Недопитое «ренское мушкательное», недозакусанное «кизылбаскими заедками»… Посчитано всё, что было в доме, от иконостасов (почти в каждой комнате, вплоть до четырёхъярусных), от подробной картотеки книг княжеского книгохранилища — до сахарного лебедя на поддоне («на шее корона золотная»), до последнего «пуховячишка перяного» и «ключки подпиральной».

По стенам палат были развешаны множественные парсуны, шпалеры, печатные «немецкие листы», зеркала, часы боевые, а также «чертёж Европин». В доме имелись клавикорды, флейты, органы, а также «трубка свёртная окозрительная» да ворон «деревянной заморской, оклеен перьем». В окнах были узорчатые оконницы (и цветного стекла, и расписные «с личинами»), часть помещений украшена росписью, а стены обиты английским сукном да золочеными кожами. Потолок Большой столовой палаты украшал расписной холст с золотым солнцем, вкруг которого изображены «беги небесные с зодиями и с планеты», а также серебряный «месяц в лучах» и 20 клейм с «пророческими лицами». Плюс паникадило, «белое костяное о пяти поясех». Полное убранство этой комнаты, включая мебель и посуду, было оценено в 1200 рублей, а Верхней крестовой палаты – в 2078 р. Чтобы представить уровень цен: на тех же страницах хозяйственный «конь саврасъ» оценивается в полтинник, а эксклюзивные «возники» парадного княжеского выезда – от 30 до 60 рублей за пару; на рубль можно было взять пять с лишком ведер неплохого вина, но у князя водились и «большие сахарные коврижки» стоимостью в 5 (!!!) рублей.

А вот например полюбуйтесь, как оценщики воспели убранство свода в Средней крестовой палате: «В верху репей деревянной большой резной с лучами, золочен месты и розцвечен краски; около репья в лучах 12 месяцев резных; из репья рука деревянная, а в ней голова буйловая деревянная ж резная, золочена сусальным золотом; у подсвешников снизу на проволоке 5 репьёв розных восковых, прикрыты розными ж краски; а в срединах тех репьёв восковые винограды; а на репьях 5 птичек деревянных». Или же Верхняя крестовая, где потолочную подволоку украшает «орел одноглавой резной, позолочен; из ног его на железе лосеная деревянная голова с рогами, вызолочена»… Дико жаль, что этот дивный документ не переиздавался с 1893 года.

Итак, князь Василий Васильевич навсегда отбывает в далёкую Пинегу, и в 1691 году его Охотнорядский двор жалуется сыновьям грузинского царя Александру и Матвею Арчиловичам. С 1692 по 1711 год здание пережило четыре пожара, с этими событиями также связан ряд документов, уточняющих состав его помещений. Открытый краеведами памятник, о котором в 1924 году В.А. Никольский писал: «К сожалению, не дошло до нас даже рисунков внешнего вида голицынских хором, о котором можно только гадать, глядя на угрюмый и искалеченный переделками дом во дворе», к 1928-му был в значительной мере реставрирован. А его предсмертные обмеры, подписанные Ф. Столпниковым и В. Каульбарсом, датированы 1934 годом – снос здания происходил параллельно со строительством дома СТО (нынешняя Госдума). Место дворца занял пониженный объём зала заседаний.

Несмотря на то, что памятник (сколь было возможно) исследовался в натуре и на то, что по нему имеется немало архивных данных, его первоначальный облик до сих пор остаётся туманным. Историк и москвовед Сергей Константинович Богоявленский выступал с докладом о доме на заседании комиссии «Старая Москва» в 1926 году. Его статья «Двор князей Голицыных» была издана лишь в 1980-м. В ней Богоявленский писал: «Перед нами стоят три основные задачи: 1) определить, какие пристройки и перестройки кн. В.В.Голицына, 2) каков был внешний вид Голицынского дома и 3) как были расположены комнаты». Приходится признать, что однозначного ответа на эти вопросы нет по сию пору. Дом был настолько сложным и неординарным, что сейчас мы можем лишь в общих чертах представить его внутреннее и объёмное устройство.

Если следовать перечисленным Богоявленским задачам, то на первый вопрос могли бы дать ответ несколько целенаправленных зондажей в стенах памятника. За неимением оной возможности, остаётся говорить лишь о том, что Голицын мог перестраивать более старые палаты. В пользу предположения говорит лишь то, что двор принадлежал деду Василия Васильевича уже в 1638 году – закономерно полагать, что к 1680-м столь знатный и богатый род имел на своём дворе каменные постройки. Богоявленский ссылался и на то, что в описях конца 17 века некоторые комнаты числятся как «новые», но как мы увидим ниже, речь идёт о новых палатах деревянного верха. Толщина стен на обмерных планах также не выдает мест сочетания старых и новых объёмов.

Богоявленский объяснял сложной строительной историей дома уникальное устройство сквозного проезда – подворотня шириною в пять-шесть метров дважды изгибается под прямым углом. Однако, даже если предположить, что Голицын использовал при строительстве более ранние объёмы, трудно поверить, что его мастера не нашли иного, более удобного решения (тем паче, что проезды на задний двор, по всей вероятности, существовали по сторонам дома – по документам ширина двора на 10 саженей больше ширины палат). Можно предположить, что внутренний проезд не был транзитным, а служил прежде всего для коммуникаций меж помещениями очень протяженного служебного этажа, передним и задним дворами. Одновременно арка могла принимать экипажи, а прибывший пассажир имел возможность подняться в парадный этаж не крыльцом, а внутристенной лестницей (единственной найденной в доме), находившейся на левой стороне арки.

Вторая проблема – реконструкция «внешнего вида Голицынского дома». Наиболее очевидно решение парадного южного фасада, не только изученного, но и в значительной степени восстановленного в 1920-е годы (обмерный чертеж Столпникова позволяет отделить элементы, обнаруженные в натуре, от домысленного в графических реконструкциях). Для гражданской постройки исключительна столь сложная кирпичная декорация, в особенности убранство нижнего этажа. На южном фасаде можно насчитать девять типов разных сложносочинённых наличников. Сдвоенные колонны разбивают его на восемь прясел, композиция декора которых различна.

Обратим внимание на декор нижнего яруса. Рисунок наличников левого прясла необычен: скаты тонких разорванных фронтонов переходят в горизонтальную тягу межэтажного карниза (на архивных фото в этом месте вроде бы виднеются буквенные клейма, П либо Н – может быть эти два окна переделывались новыми владельцами на рубеже 17-18 вв.?). Второе слева прясло убрано наиболее богато: простенки между окнами заполняют прямоугольные филенки, обрамленные резными валиками, внутри которых находятся круглые фигурные вставки. Витиеватые завершения наличников объединены аркатурным фризом, который продолжается и на выступающем ризалите, по другую сторону проездной арки. Видимо, арка и окна примыкающих к ней прясел объединены ещё и тем, что внутренние поверхности их перемычек также выложены из фигурного кирпича (для окон это подтверждается натурно лишь в ризалите). В одном из окон ризалита также была обнаружена оконная решетка сложного рисунка (сохраняется в фондах Коломенского). Меж этих окон находился богатый портал входной двери, подчеркивающий симметрию ризалита. Нижние окна правее ризалита были решены чуть более спокойно – их фронтоны скруглены, не имеют в завершении острых килей.

Стройные наличники окон второго этажа однотипны, но ритм их расстановки в каждом прясле различен. В левой части фасада они дополнены подоконными ширинками, а между окон ризалита и правого от него прясла расставлены колонки, зрительно уравновешивающие арку и фланкирующую её аркатуру нижнего яруса (впрочем, обмеры подтверждают несомненное наличие дополнительных колонок лишь в ризалите). Принципиально отличается декор окон восточной наугольной палаты парадного этажа. Два оконных наличника имеют упрощенную форму, подобную окнам заднего фасада. Между ними были обнаружены следы более сложного фронтона, который вероятнее всего принадлежал порталу выхода на парадное крыльцо.

Таким образом, фасад, асимметрия которого обусловлена размещением ризалита и проездной арки, уравновешивается артистичным, но очень продуманным декором. При этом, если сложное убранство нижнего яруса решено в совершенно «узорочном» ключе, то наличники и межоконные колонки второго этажа (особенно в ризалите) предвосхищают размеренность фасадов гражданских построек Москвы рубежа столетий – от Старого Монетного двора до дворцов Лефорта и его высокопоставленных коллег. Поэтому мы можем предполагать, что определённое стилевое различие декора в разных ярусах дома Голицына является знаком того, что замысел менялся в процессе строительства в соответствии с новой архитектурной модой. В таком случае, черты нового стиля должны были присутствовать и в декоре давно утраченного третьего этажа, оконченного к 1689 году, уже после строительства при усадьбе «барочной» Пятницкой церкви. В расходных документах упоминаются 30 трёхсаженных бревен, пошедшие на изготовление балясин «что по стены ставить»; Богоявленский, исходя из этих цифр полагает, что «едва ли не весь дом был окаймлён перилами». Ограждения гульбищ вряд ли могли быть столь протяженными, так что речь, вероятно, идет о баляснике, ограничивающем скаты кровель — как во дворце Лефорта (1697-98) и других постройках 1680-х — начала 18 века.

Задний, северный фасад был решен проще и традиционнее главного, но и его декор, хорошо видимый на сделанных перед сносом фотографиях, по богатству стоит в ряду с лучшими боярскими палатами Белого города. С этой стороны дом состоял из двух каменных объёмов, разделенных проездом (под арку проезд уходит далее, у первого колена подворотни). Богоявленский предполагал, что в этой «свободной выемке» располагалась Малая площадка – одно из трёх открытых гульбищ дворца.

Окна второго этажа, примыкающие к «выемке», имели наиболее парадные, высокие наличники с тонкими треугольными разорванными фронтонами – менее развитыми, чем подобные наличники главного фасада (толщина полки фронтона – один кирпич вместо четырех). На фотографиях видны следы четырёх окон большой палаты слева от «выемки» и одно на перпендикулярной им стене справа, в угловой палате выступающего объёма. Как были решены три северных окна угловой палаты наверняка неизвестно, но кажется, что они также имели треугольные фронтоны угадываются контуры залицованных наличников), причем центральный был чуть выше боковых.

Крайняя слева палата второго этажа смотрела во двор тремя более низкими окнами под треугольными многопрофильными фронтонами, объединенными в одну группу и сильно смещенными к правому краю этого прясла. Крайняя справа палата имела следы трех наличников с похожими завершениями. Кладка среднего прясла выступающего объема различима плохо, но, исходя из описи, именно здесь могло находиться широкое каменное крыльцо, к которому выходили покои хозяйки, княгини Авдотьи. Под крыльцом размещалась людская палата, над крыльцом — летняя спальня. Существовали ещё и деревянные задние крыльца (в описи 1689-го одно, в 1709-м году поминаются во множественном числе). В первом этаже сохранялись фрагменты фронтонов разного рисунка, вероятно, украшавшие двери и окна подклетов – слева треугольный пологий, затем килевидный, затем более острый треугольный, и, у правого края фасада, округлого очертания.

Торцевой западный фасад, обращённый ко двору Долгоруковых, не имел выявленного декоративного решения. Обмер плана не показывает даже полукруглых колонок на его углах, на фотографиях выделяется лишь одно старое окно с кирпичными четвертями, но без наличника (возможно, оно относится к 18 веку). Высокая распалубка в своде центральной из выходящих на эту сторону комнат второго этажа говорит о существовании прежде дверного проема. К этой стене вполне могли примыкать пристройки, может быть деревянные на каменных подклетах (если верно предположение, что крыльцо княгини находилось в центре заднего ризалита, то где-то рядом должны быть отмеченная в «Розыскных делах…» мыльня на подклете «у князь Алексеевой спальни», богаделенная на подклете и чулан казенной палаты князя Василия). Судя по планам XVIII века эта пристройка могла выступать за линию южного фасада. Наиболее ранний план показывает здесь же, у западной границы владения, проезд на задний двор усадьбы.

Говоря о компоновке продольных фасадов, мы также должны помнить, что с востока к зданию примыкал значительный объём, соединяющий главный корпус с переходами к Пятницкой церкви. В «Розыскных делах…» указана длина дома в 33 сажени с аршином, Богоявленский же сообщает, что перед сносом его длина составляла 23,5 сажени. Согласно обмерам, длина фасада — чуть меньше 50 метров. То есть к востоку от дома стояло ещё одно крыло длиной около 20 метров! Действительно, если сравнить план Охотного ряда 18 века (на нём дом голицына имеет П-образную форму – может быть следствие пристройки одноэтажных галерей, включивших субструкции старой передней площадки) и план 1853 года, то при всей их неточности очевидно, что на втором плане пространство между домами Голицына и Троекурова гораздо больше. Вероятно, в несохранившейся каменной части находилась нижняя Крестовая палата в семь окон. Из документов известно, что крайняя палата «от двора Троекурова» была крыта отдельным шатром с железной кровлей.

Меж ней и основным объёмом располагались несколько более низких комнат, а также главное крыльцо и большая площадка-гульбище, отсюда же начинались стометровой длины переходы к церкви. Богоявленский полагает, что «переднее крыльцо по всем данным было на правой стороне дома». Фрагмент фронтона, обнаруженный во втором этаже этой стороны трактовался то как наличник какого-то неформатного окна или киота (так полагали Барановский и Соболев – возможно потому, что вплоть до революции именно в этом простенке висел деревянный киот с иконой), то как портал парадного крыльца (Сухов). Необычная форма крыльца на рисунке Д.П. Сухова, вероятно, является откликом на поминание в документах «круглой лестницы, что ходят в верхние палаты». Однако в «Словесном извете стрелецкого капитана Василия Сукина и сказке стрелецкого десятника Афанасия Васильева о подрыве печати у круглой лестницы» не уточняется того, что лестница наружная. Каменные или деревянные винтовые лестницы между парадными этажами были характерным элементом дворцов того времени (например, кремлёвские Комнаты царевен, выстроенные в том же 1684-м). Кстати, это могло бы объяснить отсутствие внутристенных лестниц во втором этаже дома Голицына.

На правой стороне дома не обнаружено следов примыкания каменного крыльца (впрочем, судя по фотографиям, эта часть главного фасада была исследована хуже всего). Но фото торцевого восточного фасада позволяет рассмотреть следы примыкания несохранившегося объёма с площадкой. В левой верхней части фасада заметны остатки треугольного наличника с разорванным фронтоном, такого же, как на большинстве окон второго этажа главного фасада. Далее видны очертания сводов пристройки с двумя стенными нишами и щелевидным окошком в проходную комнату основного объёма. То есть, с востока к дому примыкала несколько пониженная пристройка, южная стена которой в уровне второго этажа была заглублена относительно главного фасада на 4-5 метров. В этой стене, вероятно, находилась дверь, которая вела на «переднюю площадку» и переходы к церкви. Переходы были крыты кровлей, под ними размещались две людские палаты, над сводами палат площадка была выложена чугунными плитами. Габариты пристройки и переходов могли бы быть уточнены археологами, но фундаменты палат также полностью уничтожены.

Передняя площадка была сложно сочиненным гульбищем на подклете, объединяющим парадное крыльцо, лестницу в третий этаж, переходы к церкви и ряд объёмов, поставленных на площадке (в этой связи снова вспоминаются палаты женской половины Кремлёвского дворца, их гульбища с надстройками, их внутренний двор с лестницами и переходами). Согласно описям, на площадке находились три строения: крытый бочкой и обитый белым железом (!) спальный чулан Василия Васильевича, малая палата для служителей домовой церкви Воскресения (посвящение верхнего придела Пятницкого храма) и диковинная палата «под полотняным шатром» над крыльцом, о девяти окнах. Она не была временным сооружением, так как закупка холста подтверждается дважды, в 1686 и 1688 годах.

Ну а третий деревянный этаж – самая большая интрига. Потому что ничего подобного в русской архитектуре не сохранилось. Его наличие не имеет однозначного документального подтверждения. С одной стороны, в архивных описях фигурируют верхние, средние палаты и погреба «в нижнем поясу». Но в то же время, нигде не помянут непосредственно деревянный верх. Все верхние помещения Голицынского дома в документах именуются палатами без указания материала (деревянной записана лишь летняя спальня Василия Васильевича), при этом, верхние житья имеют плоские потолки с подволоками, а средние – своды с узорными «репьями» в зените. Слово «палаты» традиционно применяется к каменным постройками, богатые деревянные жилища чаще называют хоромами. Однако для второго случая есть исключения, например в наименовании вполне капитальных Постельных хором Кремлёвского дворца — вероятно, это слово более соответствовало непарадным, собственным дворцовым комнатам (в рассматриваемых нами описях слово «хоромы» употребляется только по отношению к людским дворовым житьям). По логике, палатами так же могли называться деревянные помещения — в силу их подчеркнутой парадности, исключительной роскоши убранства, как это имело место в верхних этажах дома Голицына.

Не обнаружено и фактических подтверждений наличия третьего этажа, таких как внутристенные лестницы (единственная выявленная реставраторами лестница шла в комнаты второго этажа из проездной арки). Богоявленский полагал, что здание имело два этажа с плоскими балочными потолками жилых парадных палат, что верхние своды были устроены после ряда пожаров на рубеже 17-18 столетий. Однако те же описи указывают количество окон и дверей, явно не вмещающееся в сохранявшиеся габариты. По мнению Богоявленского, излишек посчитанных проёмов вмещался в несохранившееся правое крыло здания. Однако, его записи относятся к моменту, когда натурные исследования памятника лишь начинались. В процессе исследования комнат, где окна бы располагались в два яруса, найдено не было.

На живописной реконструкции Сухова здание показано уже с третьим деревянным многоверхим этажом, но без учёта запротоколированного описями оконного изобилия. Тем не менее, в архивных списках значатся комнаты и в 46 окон «в дву поясех», и в 19 в три пояса — очевидно, что такое количество проемов могло располагаться лишь в стенах деревянного верха. Многооконные светёлки известны по Коломенскому дворцу, но там окна располагаются в один ряд.

Богоявленский в своих записях пользовался казённой саженью, официально принятой в 17 веке (2,16 метра). В той же описи указана ширина здания — 10 саженей с аршином (по левому и правому торцу она была неодинакова, но в общем в рамках 20-25м, то есть и здесь вполне применима казенная сажень). Но там же означена и вышина дома — 8 саженей, в переводе на казенные это целых 17 метров, при том что по обмерам высота до венчающего карниза – около 10 м. Можно спорить о том, как измерялась высота (по коньку или карнизу), но очевидно, что дом изначально был значительно выше.

Верхний этаж был крыт наподобие Коломенского дворца отдельными «кровками», средь которых выделялся медный шатёр над Большой столовой палатой и завершение Шатровой палаты, имевшее «в трех поясех 24 окна». Кровельные работы выполнял в 1688 году «мастер Свейской земли» Готфрид Самуэль Диттеркофер, (впоследствии работал на Петра 1, исполняя не только кровли дворцов, но и фонари, фонтаны, и пожарные трубы). Для Голицына он покрыл железом четыре палаты и докрывал пятую.

И наконец, третий вопрос, поставленный Богоявленским – «как были расположены комнаты». В означенных документах конца 17 – н. 18 в. присутствуют названия многих помещений дворца, но пока что никому не удалось привязать их к плану (заметим: расшифровка описей и хотя бы гипотетическая реконструкция внутренности дома были бы интереснейшей задачей для учёной молодёжи).

В наиболее ранней и подробной описи «Розыскных дел…» перечислены 21 комната в верхнем ярусе (плюс хоры между двумя парадными залами), 17 в среднем и примерно столько же подклетов и подвалов внизу. Впрочем, не исключено, что одни и те же комнаты в разных актах могли называться по разному (скажем, в основной части описи среднего этажа фигурируют лишь Передняя и Спальня княгини Авдотьи, но ниже всплывает ещё и упоминание княгининой Крестовой), да и вообще немало пунктов в этом документе прописаны слишком косноязычно. Например, в ряду комнат того же среднего яруса: «Выше той княгини Авдотьины казенной полаты её ж княгини другая казенная полата, где овощи» — если речь идёт о помещении третьего этажа, то что там делать овощам, да и описаных в этой палате овощей всего-то «полкулька анису», прочее – тексиль да галантерея. Одним словом, число комнат в каждом этаже можно прикинуть лишь приблизительно.

Всего в 1690 году посчитано и оценено: дом (длиннику 33 сажени с аршином, поперечнику 10 саженей с аршином, вышина 8 саженей) о 53-х житьях с погребами, с 202-мя дверными затворами и двумя крыльцами – передним и задним. А также вдоль улицы жилые палаты с воротами в 19,5 сажень длинны, 8 ширины и 4 высоты – «на том основании 13 житей и с конюшнею», и переходы к церкви, в длину 41 сажень, в высоту 3 сажени. Ворота имели завершение, подобное несохранившейся надвратной башенке усадьбы Симона Ушакова в Китай-городе. «Над вороты жилая полатка, а на полатке шатёр каменной же, прикрыт черепицею. На шатре железном прорезном в прапоре человек на коне».

В описи, составленной после пожара 1692 года, указаны пострадавшие от огня «2 палаты верхние большие, перегорожены каменной стенкой», палата с сенями «в середине», и 3 палаты «от Долгорукова двора», плюс 9 палат «которые не сгорели». Итого с сенями выходит 16 комнат, перекрытых деревянными накатными потолками.
В 1709 году говорится об осмотре 20 каменных палат и переходов, на которых «потолоки и кровли погорели».

Очевидно, что в верхнем ярусе выделялись два роскошных парадных зала – Большая столовая и Шатровая палаты, разделенные сенями и объединенные – вероятно, поверх сеней – общими хорами для певчих и музыкантов. Большая столовая имела 46 окон в двух поясах, Шатровая – четыре окна в стенах и 24 в шатре, шатер был отделен от комнаты потолком-подволокой с восемью застеклёнными световыми проемами в рамах. Количеством окон выделяется также верхняя Крестовая палата (36), столовая Алексея Васильевича с 24 окнами в два света и новая (неотделанная) столовая о 19 окнах в три пояса. Далее следуют летняя спальня на заднем крыльце («16 окон в двух поясех»), новая палата Алексея Васильевича с 10 окнами в два света, палата Михаила Васильевича с 10 окнами, палата княгини Авдотьи в 9 окон.

В среднем (исподнем жилом) ярусе выделяются Крестовая палата в 7 окон и Столовая в 6 окон, обе расписаны библейскими и евангельскими притчами. Прочие – в основном спальные и казенные комнаты, а также палата для богаделенных нищих (как и в царском дворце – не на дворе, а в главном доме). В этом же уровне, на сводах комнат нижнего этажа, либо на опирающихся на каменные столбы деревянных настилах находились «площадки», Богоявленский полагает, что их было три. Во всяком случае, понятно, что одна находилась «в выемке» заднего фасада, другая у переднего крыльца. Выше упоминалось, что та часть гульбища, которая лежала на сводах нижних людских палат, была крыта аршинными чугунными «досками» (117 + 52 половинчатых). Если предположить, что эти плиты были традиционно квадратными, то они покрывали площадь около 70 квадратных метров. Известно также, что чугунные плиты лежали и «на верху» нижней палаты княгини Авдотьи (55 досок = 27 кв.м). Вероятно, это и есть третья площадка, располагавшаяся выше предыдущих, в третьем этаже, вероятно со стороны двора. На ней стоял деревянный спальный чулан князя Василия «перед княгини Авдотьиною полатою на площади».

В нижнем ярусе указаны как погреба, так и подклеты. Погреба, вероятно, не были отдельными подвалами. Уровень пола в ряде палат нижнего яруса был ниже уровня земли – на разрезе таким образом показано основание ризалита, но подобных погребов могло быть больше. Самыми вместительными помещениями нижнего яруса были Конюшенная и Оружейная палаты. Рядом с ними размещались раманейный погреб и винная палата, ледник, два запАсных погреба с мукою, две поварни, басманная и мастерская палаты, конюшня.

Таким образом, дом Голицына, известный нам благодаря героическому труду исследователей 1920-х, является единственным аналогом несохранившимся палатам женской половины Кремлёвского дворца, великолепным примером дворцового строительства времени регенства Софьи. Однако вряд ли стоит рассматривать этот памятник как «переход от свободной композиции обособленных в пространственном и конструктивном отношении объемов, из которых слагались хоромы, к более регулярной компактной композиции и центрально-осевому построению». Дворец является одной из вершин русского узорочья, черты нового времени только намечаются в развёрнутости его главного фасада к улице, в относительной упорядоченности декора второго этажа, в просторности многооконных залов верхнего яруса. По наблюдению А.Чекмарёва, «видно, что новый стиль рождался непосредственно во время строительства здания». В 1686 году, то есть на следующий год после завершения каменной части дворца, Голицын приступает к строительству Пятницкой церкви, и вот она станет истинным манифестом жанра, который получил название «нарышкинского барокко» — а кабы не опала, глядишь, мог бы стать и «голицынским».

Автор благодарит за консультации Владислава Рябова и Ольгу Ким.
Архивные иллюстрации предоставлены фототекой Музея архитектуры имени Щусева.

Исправленная и дополненная версия текста опубликована в 63 выпуске «Архитектурного наследства», 2015.

 Распечатать статью

Опубликовано 26 февраля 2012 в 1:30. Рубрики: Спутник следопыта.
RSS лента комментариев к этой записи. Вы можете оставить комментарий, или трекбек с Вашего сайта.