Город-ад
Андрей Лошак
Из колонок, опубликованных dewarist.livejournal.com
Удивительный город Москва. В том смысле, что ее никто не любит, и у всех для этого есть свои причины. Заграница не любит Москву за то, что здесь живет рекордное количество миллиардеров, разъезжающих на рекордном количестве Bentley Continental, а в Кремле всегда сидит кто-то малосимпатичный. Россия не любит столицу за то, что та зажралась и объедает страну. Чувства, испытываемые питерцами к Москве, еще более многогранны. Тут и оскорбленное достоинство жителей второй столицы с «провинциальной судьбой». И презрение, пусть и умело скрываемое, аристократов к парвеню из купчишек. Как сказал мне однажды местный таксист: «Если бы понты горели, белые ночи были бы в Москве». Обратите внимание: таксист! Только в Питере таксисты могут себе позволить с таким блистательным высокомерием отзываться о московском плебсе.
Но главная проблема в том, что и москвичи Москву тоже не любят.
Мне кажется, нет другого такого города, в адрес которого раздавалось бы такое количество проклятий от его жителей. Тут и пробки, и дороговизна, и гребаная федеральная власть, и чертова муниципальная, и алчные девелоперы, и новостройки в центре, и $6000 за кв. м., и толпы приезжих варваров-завоевателей, и опостылевшие гастарбайтеры, и нищие, и богатые, и еще эта плитка! Со слов «Достал этот чертов город — надо отсюда валить» начинается чуть ли не любой разговор в любой московской компании. Не знаю пока, за что Москву ненавидят инопланетяне, однако уверен, что и у них есть на это причины.
Что-то такое сделали с Москвой, после чего от нее все отвернулись. Город перестал быть родным даже для тех, кто в нем родился. Но иногда мне Москву жалко. Я представляю себе душу этого города. Стоит где-то в подземном переходе бездомная старушка со следами былой красоты и хороших манер. Остатки гордости не позволяют ей просить милостыню, и она просто стоит, потому что некуда больше идти, одинокая, никем не любимая, обманутая и брошенная всеми, с кем свела ее жизнь: чиновниками, ментами, быдлососедями, собственными детьми. У нее нет больше собственного дома. Все, что от нее было нужно, — это ее квадратные метры. После того как ими завладели какие-то чужие люди, ее вышвырнули на улицу. Она живет в настоящем аду. Ее никто не любит.
Впрочем, есть и другая точка зрения. К диспуту подключаются жители столицы, рвущие на себе тельняшку с криками, как они любят Москву. Что характерно, большинство из них, по их собственному признанию, — «из понаехавших», в основном, студенческого возраста. Особенно трогательно вот это: «А вы пройдитесь по Москве в 6 утра, когда мало людей и машин, — может, теплые чувства и пробудятся?». Деточка, расскажу вам в ответ анекдот. Заскучал один мужик в раю и отправился в трехдневный тур в ад. Приехал туда, а там вечный праздник: все пьют, обжираются, кутят. Мужик вернулся в рай, собрал манатки и отправился в ад на ПМЖ. Только прибыл, как схватили его черти за руки и потащили на раскаленную сковородку. Он им что-то кричит про то, как здесь в прошлый раз было классно, а они ему отвечают: «Не надо путать туризм с эмиграцией». Вот и я вам говорю, как коренной житель этого ада: вы что-то путаете. Я вам про коня, а вы мне про трепетную лань. В 20 лет в состоянии острой влюбленности даже промзона в Западном Дегунине покажется архитектурным шедевром. Но такое социологическое понятие, как качество жизни, тут ни при чем. Кстати, переходя к сухим цифрам: согласно исследованию агентства Mercer Human Resource Consulting, проведенному в 2009 году, Москва по качеству жизни среди крупнейших городов занимает 169-е место, уступив всем (внимание, всем!) европейским столицам, за исключением разве что Тираны.
Я никого не собираюсь убеждать в том, что Москва — это ужасно. Если вам здесь нравится — прекрасно, искренне за вас рад. Только все это не имеет ничего общего с любовью к Москве как к городу. Потому что любить то, во что его превратили, по-моему, невозможно. Я не случайно подчеркнул, что среди наиболее яростных защитников Москвы выделяются приезжие. Им просто не с чем сравнивать. Они другой Москвы не знают. Их ничего не связывает с лавочками на Рождественском бульваре, которые зачем-то срыли, а на их месте построили уродливый каменный куб. Они этого просто не заметят. Им плевать, что из соседнего Печатникова переулка открывался чудесный вид на Высокопетровский монастырь, который постоянно рисовали студенты из Суриковки, а теперь там гигантская элитная стекляшка, построенная «Капитал-груп». У них ничего не шевельнулось, когда на днях сообщили о том, что на ВВЦ сгорел очередной павильон. За несколько лет до этого пожар уничтожил красивейшее «Звероводство», а я помню, как бабушка нас с братом водила по ВДНХ и мы с ним спорили, кто стоит на крыше павильона: лось или олень.
Отсутствие эмоциональных связей с городом я не ставлю кому бы то ни было в вину. Москва — действительно мегаполис, обреченный быть проходным двором. Как-то я написал колонку про исчезновение из центра корневой системы — стариков, без которых город лишается постоянства, связи времен, культуры, превращаясь в караван-сарай, пустынную колючку, перекати-поле. Там же я сравнил Москву с транзитной зоной в аэропорту, где деловитые люди делают остановку по пути из Нижневартовска в Цюрих. В Москву они вкладывают, как в банковскую ячейку. Кажется, ни в одном городе мира не растут цены на недвижимость с такой скоростью, как в Москве. Но очень хотелось бы, чтобы этот город был удобным не только для приезжих (проезжих?) Лопахиных, но и для тех, кого угораздило здесь родиться и вырасти.
Поверьте, этот город не всегда был транзитной зоной и банковской ячейкой. Когда-то он был вполне домашним. Соседи ходили друг к другу в гости. Было то, что в английском называется neighborhood, а у азиатов, метущих наши улицы, — махалля. Теперь мы не знаем своих соседей в лицо — они так часто меняются. На всякий случай люди перестали здороваться и при встрече друг с другом в лифте мрачно смотрят в разные стороны. Нет больше дворовой жизни, такой как в фильме «Покровские Ворота». Вас нигде не узнают и не спросят: «Вам как всегда?» — ни в ближайшем кафе, ни в магазине на углу. Вывески и персонал меняются каждую неделю. В Москве никто и ничего не задерживается. Москвичам можно искренне посочувствовать — их ненавидит вся страна, но и в своем городе они тоже чужие. Это очень тяжело — потерять чувство собственного дома. Наверно, что-то похожее ощущали аристократы после революции, когда в гостиные их домов вселялись Швондеры с приказами об уплотнении.
Вы скажете, что такова судьба любого большого города. Чушь. Я много раз был и в Лондоне, и в Париже, и в Нью-Йорке. Там есть ощущение дома. По центру гуляют старики с собаками. Люди ездят на велосипедах и барбекю возле своих домов. Это города, а не кочевые стойбища. Неслучайно киноальманахи «Париж, я тебя люблю» и «Нью-Йорк, я тебя люблю» получились убедительными, их было интересно смотреть. Как-то понятно, за что эти города можно любить. А вот когда российские продюсеры попытались сделать аналогичный сборник «Москва, я тебя люблю», получилась лажа. Мажорная нота с самого начала была фальшивой. Потому что города, воспетого великими грузинами Данелией и Хуциевым, больше нет. А пустынную колючку воспеть невозможно.
Поэтому во всех этих признаниях в любви к Москве мне слышится одно: равнодушие. Было бы интересно узнать, что все эти любители Москвы сделали конкретно для нее, ну кроме того, что поуютнее обставили свою квартирку? Превратили старинный завод в модное креативное пространство? Спасли от сноса историческое здание? Открыли уютное кафе? Заменили уродливую вывеску на красивую? Вышли на митинг против мигалок? Может, хоть дерево в чахлом скверике посадили? Уверен, что ни хрена они не сделали. На самом деле не любят они Москву, они ей просто пользуются. Если бы по-настоящему любили, то испытывали бы горечь и желание спасти то, что еще не утеряно.
А тем, кто истошно кричит вслед за DJ Смэшем (приехавшим сюда, кажется, из Перми): «Я люблю тебя, Москва!», лично я не верю. Это клич варваров-завоевателей, приехавших покорять мой город. Обратите внимание, «покорять» в России говорят только в отношении Москвы. Это же не город, а Куликово поле какое-то.
И никто из них не сможет объяснить, что же они любят в этом городе. Пробки? Изуродованный истрический центр? Чиновников с мигалками? Орды кутящих нуворишей? Вечный час-пик? Запередельные цены на недвижимость при отвратительном качестве инфраструктуры и строительства? Кто-то написал: мне кажется, это город для сильных. Но это же чудовищно! Так говорят про каменные джунгли, а не про родной дом.
Только не подумайте, что я сторонник лозунга «Москва для москвичей!» От него один шаг до другого, гораздо более популярного: «Россия для русских!». А он меня по некоторым причинам категорически не устраивает. Просто очень хочется, чтобы москвичи не чувствовали себя здесь как эстонцы при советской оккупации. Иначе придется уйти к «лесным братьям» куда-нибудь в Битцевский лес. Хотя там нет никаких «братьев» – одни маньяки.
Под конец почему-то хочется рассказать историю про сад Колесникова. Я узнал о нем совершенно случайно, когда в 37 лет наконец-то обзавелся собственной небольшой квартиркой в районе Сокола. В Кельне, где живут родители, я мог бы за эти же деньги купить полностью обставленный дом площадью 180 кв. м, расположенный в изумительном… Впрочем, не будем. Я сам на Соколе до этого никогда не жил, хотя район этот мне очень нравится, а вот моя мама, как выяснилось, пять лет училась в школе, расположенной в нескольких минутах от моего нового жилища. Мама мне и рассказала эту историю.
Когда-то на месте Сокола было село Всехсвятское, в котором московский купец первой гильдии Колесников владел большим земным наделом. После революции купца расстреляли, а сын, закончивший кадетский корпус, долго мыкался, работал шофером, прошел войну, получив ранение и награды. Каким-то чудом Колесников сохранил за собой свое родовое гнездо — великолепный деревянный дом с островерхим мезонином. Такие классические дворянские дачи теперь можно встретить только на Финском заливе (под Москвой я видел такую одну в Барвихе; когда-то она принадлежала Красному Графу Толстому, а теперь — крупному банкиру). Вокруг дома был великолепный сад. И в нем Леонид Алексеевич начал выращивать сирень.
Колесников оказался удивительно талантливым селекционером. Он вывел более 300 сортов сирени. Мама рассказывает, что весною весь район утопал в цветах. Сирень была повсюду и всех оттенков: белая, желтая, оранжевая и даже синяя. Эти уникальные сорта покупали крупнейшие ботанические сады мира. Сорт «Галина Уланова», например, до сих пор растет в парке Букингемского дворца. При Сталине селекционера не обижали, наоборот, вручили Сталинскую премию. Район вскоре после войны застроили великолепными кирпичными домами, но дача и сады Колесникова остались нетронутыми. Потом пришел Хрущев — человек, наверно, сильнее других изуродовавший облик города. На месте дачи и садов решили построить жилой квартал. Селекционеру, тогда уже старику, предоставили место на востоке Москвы для его сиреневого сада — теперь это Сиреневый бульвар. Правда, транспортом обеспечить не смогли. Рассказывают, что Колесников сам на обыкновенных тележках через всю Москву перевозил уникальные растения. Все перевезти так и не успел. Однажды приехали бульдозеры и сравняли с землей сад и дом с мезонином. Старик не выдержал, умер от разрыва сердца. От бульдозера погибло, конечно, не все — официально считается, что 50 сортов из 300 уцелело
Я конечно тут же отправился искать сирень Колесникова. Первая же бабушка, которую я остановил в сквере на ул. Альенде, рассказала, что помнит еще, как на этом месте росло очень много разноцветной сирени. Но постепенно все кустарники срыли и растащили по своим дачным участкам. Мы с бабушкой тоскливо оглядели чахлый скверик, уродливо испещренный низенькими зелеными заборчиками. За деревьями стояла гряда облезлых панельных домов — это и есть тот жилой массив, в жертву которому был принесен сад Колесникова.
Возникает странное чувство фантомной боли. Что-то похожее я испытал, побывав в усадьбе певца анархии М. Бакунина в Тверской губернии. Отец Бакунина, екатерининский вельможа, знал пять языков, работал на дипломатической должности в Италии. Бакунинское поместье было образцовым: парки, беседки, живописные каскады прудов. Белинский говорил об особой «прямухинской гармонии» — отец Бакунина любил поэзию, домашний театр, философские споры. Бакунин-младший унаследовал эту любовь и к 19 годам прочел всего Гегеля на немецком — в отсутствие русского перевода. Анархист Бакунин мечтал, что за разрушением старого миропорядка наступит царство свободы, но вместо этого в его родовое поместье пришел кошмар коллективизма. Дом сгорел, фамильное кладбище разорено, церковь перестроили сначала под молокозавод, потом под сельский клуб, и только липовая аллея своей гордой симметрией напоминает о благородном прошлом. Аборигены как пили так и пьют — только теперь еще и размножаться перестали. Вот результат борьбы за счастье народа.
Я потом часто встречал эту картину: едешь куда-нибудь за город, вокруг мерзость запустения, и вдруг островок изящно посаженных лип — значит, недалеко господский дом стоял. Выглядит также загадочно, как камни Стоунхендж. Откуда взялись, с какой целью были воздвигнуты, какие люди ходили под ними — теперь уже не понять. В принципе, и Москва, и вся Россия — это такой Стоунхендж, мертвая цивилизация, завоеванная варварами. Они вроде и говорят на том же языке, и книги читают некоторые из них те же, а вот все равно будто подменили. У Жванецкого есть монолог про трудности киношников: «Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит — еще ничего, а как рот откроет — так пока не идет. Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности… Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще — в сумку. А это реквизит».
Впрочем, как говорила Соня разоренному аристократу дяде Ване: «Надо жить». Хватит разрушать — пришло время сохранять и восстанавливать память, связывать разорванное время. Это и есть культура. Гениально сказал один мужик с деревообрабатывающего завода, у которого я брал интервью во время кризиса. Цех закрыли, рабочих выгнали на улицу. Я спрашиваю: «Что делать-то теперь будете?» Он отвечает: «Жить. Лично я верю в лучшее. Все равно мир катится к какому-то развитию».
Фотоэтюды А.Можаева, Н.Тарнавской, В.Самородовой, В.Мишуровской.
Записи
9 комментариев