Готовая поэзия
Александр Можаев
Публиковалось в журнале «Большой город»
— Вот там и стоял мой столик, где я честно трудился многие годы, — сказал поэт, прозаик и вообще живой классик Лев Семенович Рубинштейн, показывая на окно небольшого ресторана на Садовой-Триумфальной улице, возле закрытого ныне выхода из метро «Маяковская». Следует оговориться: трудился он за этим столиком всего лишь библиотечным архивистом, поскольку прежде здесь располагалась районная библиотека. Мы вошли внутрь и заняли место подле означенного окошка.
— С чего же начинать-то? – задумался баловень муз. – Наверное с самого начала: родился я четыре с половиной килограмма.
— Моему рождению предшествовали страшные общественно-политические события: одновременно с моим зачатием вышел указ о запрещении абортов. Я был абсолютно незапланированным ребенком – в коммунальной комнате уже жили пять человек и еще рояль стоял, под которым спали гости, но деваться было некуда. Так что мне есть за что быть благодарным советской власти и товарищу Сталину лично. А потом я окончил советский пединститут и сразу пошел работать в библиотеку, поскольку это была должность совершенно аполитичная. И кроме того, во время книжного голода я был окружен книгами в любых количествах. Ну и потом я тут был один в девичьем коллективе, да. И я сидел вот здесь за печатной машинкой и делал одну карточку для каталога, а на другой (их в избытке было) писал какую-нибудь стихотворную строчку. Сначала я так писал черновики, а потом понял, что это и есть готовая поэзия, и эта манера – писать на карточках — у меня сохранилась до сих пор.
Работа в библиотеке была приятна еще и тем, что вот это, в прошлом мое окно смотрит прямо на тротуар, поэтому в него постоянно стучали какие-то проходящие мимо знакомые. Обычно мы с ними ходили в знаменитый кафетерий напротив гостиницы «Минск», это было такое клубное место, кофе по 10 копеек, там люди стояли часами. Была еще столовая в соседнем доме на углу Тверской улицы, тогда более известном магазином «Колбасы». Но поскольку у нас с этим домом был общий двор, я в столовую ходить не мог. Мне было видно какие тут куски мяса привозили и в каких халатах тетки картошку прямо во дворе сидели чистили.
На чердаке этого Колбасного дома, где когда-то была мастерская художника Перова, располагалась мастерская моего приятеля, тоже художника Гриши Брускина. И как-то я поднимался к нему и увидел на втором этаже дверь в квартиру, на которой снаружи висел огромный амбарный замок. Изнутри кто-то в эту дверь тихо дергался. И еще я увидел, что на табличке рядом с дверью написана моя фамилия. Я в некотором мистическом ужасе прибежал к Грише, а он сказал: «А, да там старуха Рубинштейн живет. Бойкая такая, раньше в коммуналке щенков на продажу выращивала. А теперь ее соседи запирают, потому что она в маразме».
А сам я тогда жил в квартире жены, в «композиторском» доме на углу Садовой и Воротниковского переулка. Такого новоарбатского типа, довольно неряшливый с виду, но по тем временам неплохой – с консьержкой и какой-то здоровой и непонятной штукой на крыше, то ли метеорологического, то ли гэбэшного свойства. Периодически на верхний этаж поднимались по трое какие-то одинаковые люди в костюмах, кто их знает, может они оттуда вражеские голоса глушили. Зато в самом доме слышимость, как и полагается композиторам, была идеальная. Хуже всего было, когда они своих детей гаммам обучали. Мы там были, кажется, единственной тихой семьей без музыкальных инструментов. Но под нами жила сумасшедшая по имени Роза, которая всегда думала, что это шумим мы. Она поднималась к нам ночью, круги под глазами и говорила: «Умоляю, потише!»
И еще рядом жил один как бы композитор, специалист по так называемой легкой музыке. У него водились денежки и он постоянно как-то страшно, мрачно и буйно выпивал. Жители даже как-то собрание во дворе устроили, обсуждали то, что он совсем оборзел, пустыми бутылками из окна кидается и надо бы ему как-нибудь морду набить, но поскольку они были композиторы, то ничего такого ему не было. А я через стену слушал как он ругался с женой. Он кричал: «Молчи, сука, знаешь, кто я такой! Я – композитор N, а ты кто?» Тогда жена от него уходила и начиналось вообще черт знает что, к нему шлялись такие же охломоны как он сам и по ошибке часто звонили в нашу квартиру. Открываешь дверь, а человек сразу же в нее падает и на длину коридора растягивается. А я сразу звоню в соседнюю и говорю: «Тут к вам, кажется…» И потом до самого утра, кто-то начинает играть, а ему орут: «На терцию выше, …, ты что, …?» А он: «А я как играю???» — «А ты, сука, фальшивишь!!!» И плюс к этому постоянный гул Садового за окном и в жаркие дни почему-то еще комары. Тогда это была новинка: в семидесятые в центре Москвы появились первые комары в товарных количествах, до этого они были исключительно привилегией дачной местности. Или они как раз к этому моменту смутировали и научились жить в городе, или их завезли какие-нибудь шпионы, вместе с колорадским жуком и непарным шелкопрядом, который, как всем известно, появился у нас строго после фестиваля молодежи и студентов.
В дополнение к сказанному Лев Семёнович поделился важнейшими краеведческими свединями о местности, лежащей в стороне от нашего маршрута. Предлагаем вашему вниманию научно-популярный фильм, снятый артисткою Машей Федоренко: Лев Рубинштейн объясняет особенности Покровско-Маросейского водораздела.
Записи
