Живая структура
Главный архитектор Центра историко-градостроительных исследований, член президиума Экспертно-консультативного совета при главном архитекторе Москвы (ЭКОС) Борис Пастернак рассказывает о своём видении проблемы реконструкции города в её социальном и культурном аспекте. Беда Москвы — в узости сознания застройщиков, в разобщённости тех, кто пытается город отстоять, в корыстном отношении к происходящему многих представителей культуры; возможность сохранить город — в рождении сознания горожанина и гражданина.
Опубликовано «Частным корреспондентом»
— В чём проблема реставрации в Москве, почему всё происходит обычно по негативному сценарию и вместо памятников появляются новоделы?
— К сожалению, у нас сейчас крайне сужена типология возводимых объектов, да и сам взгляд на возможное решение проблем с ветхими зданиями безнадёжно устарел. Количество людей, которые бы рассчитывали на долгосрочное возвращение инвестиций или рискнули бы раздвинуть типологию проектов (скажем, строить малоэтажное жильё в центре города) — минимально.
Отсутствует и механизм элементарного капремонта — вместо этого постоянные проявления гигантомании. Возможно, я ошибаюсь, но примеров городского комплексного капитального ремонта исторических зданий в центре города я сходу припомнить не могу. Это ведь тонкая работа — выселять куда-то людей, потом возвращать их на место, и всегда почему-то возвращаются не те, которые уезжали. Надо быть, наверное, немцем, чтобы иметь вкус к такого рода деятельности.
По этой причине оказались под боем рабочие посёлки 1920—1930-х годов. Новый префект Центрального округа в конце прошлого года одно из первых своих публичных заявлений сделал именно по этой части – в смысле, что эту рухлядь совершенно напрасно взяли под охрану. Того гляди произойдёт возврат к прежним параметрам, когда памятниками являлись лишь несколько домов на Усачёвке. Такие интересные образования, как Будёновский посёлок, Шмитовский проезд, Дубровка или Дангауэровка титаническими усилиями принимались под охрану, а теперь, я уверен, изменившийся тренд охранных ведомств не сможет их сохранить — они станут полигоном для тотального сноса.
Отсутствие примера нормального капитального ремонта этих домов является нашей крупной неудачей. Я вижу, когда езжу по городу, как ремонтируют панельные 12-этажные дома — обкладывают их весёленькими вентелируемыми фасадами, они приобретают другой облик, и в сознании горожан и начальства возникает понимание, что с этим можно что-то делать, а не просто сносить. А вот дома эпохи конструктивизма демагогическими разговорами дискредитируют, опуская до уровня ночлежек. Я понимаю, что тут есть социальные аспекты — в рабочих посёлках много коммуналок и кухни там маленькие, но европейский опыт показывает, что такие посёлки могут становиться плацдармами недорогого социального жилья или небольших квартир для молодёжи.
Кроме того, логика возведения каменных джунглей на месте малоэтажных кварталов не учитывает важного момента — имеющаяся застройка включает живые озеленённые дворы, такая среда позволяет, скажем, выпускать на улицу детей. Как только мы переходим в режим повышенной этажности, получаем Бирюлёво или Орехово-Борисово — продувное пространство, затыканное машинами, бесчеловечную среду, в которой вряд ли можно стать горожанином, зато легко взрастить дух антисоциальный (вспомним недавнюю историю бунтов парижских предместий).
Это очень существенный фактор: никто не говорит, что имеющийся 4—5-этажный регистр позволяет сохранять человеческий масштаб окружения, жизнь во дворах и на улицах города. Скажем, Остоженка или Пречистенская набережная сейчас представляют собой резервации — ни прохожих, ни гуляющих в переулках в районе «золотой мили» нет: мордовороты-охранники, тихо шуршащие дорогие автомобили, пустующие инвестиционные квартиры, — кажется, это вырезанная из города территория со своей малопривлекательной и специфической жизнью. Если в один день этот район обнесут стеной с колючей проволокой, мы даже не заметим — настолько это обособленная территория.
В старых домах центра также скупаются квартиры, появляются другие хозяева, появляются заборы, шлагбаумы. Но сами эти исторические дома не позволяют окончательно трансформировать живую структуру и исторгнуть её. Понятно, что булочные сменяются на другие заведения, но не более того. Старая застройка, даже если появляются новые жители иного социального слоя, естественным образом регулирует сам образ их действий — они пытаются стать частью сложившегося социума.
Хочется верить, что в будущем (может быть, в следующем поколении жителей) местные образования начнут брать под контроль и обустраивать прилегающие территории, пока же у нас то, что называется гражданским обществом в плане низового муниципального самоуправления, даже не ночевало. О нынешних главах муниципалитетов мы вспоминаем раз в четыре года, когда ходим на выборы. Это ситуация недопустимая, губительная для города: пока мы безмолвствуем, власти его разрушают.
— Можно ли всё-таки бороться против произвола застройщиков, девелоперов и чиновников?
— Грустно, что на вопрос человека, неравнодушного к судьбе своего города, «Что я могу сделать для сохранения городской истории и архитектуры?» нет чёткого ответа.
Засыпать городские структуры возмущёнными письмами бесполезно — им это как с гуся вода. Я не большой любитель советской эпохи, но по сравнению с теми временами публикации в прессе гораздо менее эффективны. Критика строительной деятельности властей скорее способствует тому, что чиновники действуют более скрытно и осмотрительно, а в ответ начинается очередная пиар-кампания их «благородной» деятельности. Боюсь, что на новую волну общественной активности власти ответят появлением некоего карманного движения, которое тоже будет выступать под знамёнами охраны памятников. И пытающиеся отстаивать интересы города движения «Архнадзор» или «Москва, которой нет» постараются отодвинуть на второй план, расколоть, будут обвинять в неконструктивности, радикализме или даже в экстремизме.
После наблюдавшегося в начале года всплеска интереса к движениям подобного рода, тема сносов не то чтобы ушла из СМИ, но приобрела характер обыденности: да, в Москве постоянно что-то ломают, есть недовольные — почти как сводка погоды. В такой атмосфере прошло практически незамеченным одно очень важное дело — появление «Красной книги» «Архнадзора». Механизм информационной нейтрализации недовольных отработан.
Любое выступление против сноса здания объясняется личной корыстью (бабушка не желает уезжать из центра в предложенную ей хорошую квартиру в Бирюлёве), либо ищется политический подтекст, как было в случае с Манежем, гостиницей «Москва» или Военторгом. По их мнению, даже неравнодушное отношение к собственному городу, если оно отличается от мнения начальства, — результат политической или коммерческой ангажированности, главный вопрос: «Кто за этим стоит?». Есть некий набор ярлыков, которые быстро навешиваются и интерес у СМИ сразу спадает.
В плане самоорганизации граждан интересно устроен питерский «Живой город»; в Москве необходимо двигаться в том же направлении, раздвигать рамки движения и разнообразить методы воздействия. Если судить по Интернету, их движение более организованно — они активнее выходят на улицу, консолидируют более широкий круг людей. Постоянно появляются открытые письма за подписями публичных персон, в том числе деятелей культуры.
У нас во времена сноса Военторга было написано только одно коллективное письмо по поводу происходящего. Оно возымело какое-то действие, во всяком случае, главному архитектору Москвы Кузьмину пришлось как-то объясняться. Но многие в Москве просто не станут подписываться. Слабо представляю, чтобы какой-то известный театральный деятель выступил против московской политики в отношении сноса старого города. Всем худрукам раздали по домику, а те, кому домиков не досталось, скандалят, что и нам тоже положено. Все эти розданные театры и кинотеатры — по большому счёту ширма, очень часто за ней стоит некий инвестор и оказывается, что театру достаётся 20% площадей, инвестору — 80. Образец для подражания — оперная студия Галины Вишневской на Остоженке.
В чём отличие Петербурга от Москвы — там есть неравнодушные люди с именем, тот же Юрий Шевчук или видные сотрудники Эрмитажа. Можем ли мы представить, что большинство руководящих сотрудников Третьяковки подпишется против сноса дома, фигурирующего в Поленовском «Московском дворике»? Я себе не могу этого представить.
— Могут ли повлиять на ситуацию неравнодушные к происходящему профессионалы?
— Писать открытые письма и хлопать дверью, выходить из состава всех советов и комиссий, как показывает опыт, бессмысленно. Глупо говорить, что наше общественное значение несоизмеримо меньше, чем у Чехова, демонстративный выход из академии которого в знак протеста, что туда не приняли Максима Горького, стал событием номер один для газет в 1902 году… На практике система к подобным демаршам относится спокойно, а профессиональное сообщество подобные ситуации не воспринимает как нечто из ряда вон…
Есть неравнодушное меньшинство, но повлиять на общий тренд мы не можем. Такая обстановка не содействует энтузиазму участников обсуждений, у многих опускаются руки, они перестают ходить на заседания и нас становится ещё меньше.
Всё отчётливее чувствуется, что направление ветра поменялось. Прошлый и позапрошлый год мы прожили в обстановке, когда формирование «положительного образа» было для государственных органов существенным элементом их деятельности. Городские структуры, связанные с охраной наследия, трубили на всех углах, что тучи над московскими памятниками рассеялись, что в этом деле мы впереди планеты всей, были выставки, презентации, видимость прозрачности и доступности, появились общественные инспекторы, долгожданные списки памятников вывесили на сайте, целыми кварталами заявлялись и принимались под охрану памятники.
Теперь подули северные ветра — в начале года инстанциям было сказано, что они тормозят инвестиционные процессы, «у нас кризис, а вы суёте палки в колеса инвесторам, городской бюджет недополучает…»
Можно предположить, что городские структуры, ответственные за защиту исторических памятников, сейчас находятся в некой оторопи. Если верить газетам, то с недавних пор Москомнаследие декларирует, что теперь одна из сфер деятельности этого ведомства — содействие инвестиционным процессам, не охрана, что естественно, а содействие. Можно предположить, что с тем же рвением, с которым прежде усложнялись бюрократические процедуры, ставящие препоны на пути проектов реконструкции, теперь они будут упрощаться.
Никто не отказывается от своих идей. Я ни разу не видел инвестора, который после отклонения своего проекта, условно, десятиэтажного дома, говорил: «Хорошо, я доволен, я буду реставрировать то четырехэтажное здание, которое у меня есть». Логика этого процесса устроена так, что они подсчитывают свою фантастическую прибыльность и рентабельность, и готовы работать только с ней. Экономика становится своеобразным тараном.
Причём до завершения доходят почему-то наиболее одиозные проекты. Они могут быть отклонены, но через года три-четыре всплывают под другим именем, у других инвесторов… По Пушкинской площади, казалось, создан заслон против планов строительства торгового центра. Но полгода назад тот же проект возник в коридорах согласования, только теперь там делался акцент на туннель, а определение «торговый центр» было заменено на цепочку «культурно-досуговый», «детский», «инновационный», «музейный» и т.д. Тихой сапой там уже ведутся археологические работы, а мы знаем, что это ключ к освоению территории: когда работают археологи, котлован получается сам собой — это давно опробованный в Москве способ влезать в стройку, когда и проекта-то ещё нет, но ведь не закапывать же обратно и не делать всё, как было…
Те маленькие победы по части площади, когда она на ура была принята в качестве достопримечательного места, не были утверждены органами охраны памятников. А там, где нет слова «памятник», там нет слова «реставрация», и это совсем другой подрядчик, другие деньги. Получается «реставрация по-московски», вроде реставрации Мытищинского виадука, где поверх замечательного камня всё покрасили, устроили дурацкую крышечку, внутри пустили воду под полом, она журчит и радует обывателя. Раньше, проезжая по Ярославскому шоссе, можно было подумать, что это прямо римская постройка, а теперь посмешище, и только. Москва за последние десять лет взрастила на своем теле огромную армию реставраторов в кавычках, готовых в сжатые сроки и за немалые бюджетные средства воплотить самые невероятные начальственные фантазии.
— Как могут сегодня сложиться местные сообщества жителей, если город лавинообразно заполняется совсем другими людьми, не имеющими к Москве никакого отношения?
— С одной стороны, когда смотришь на пустующие окна инвестиционных квартир, купленных нефтяными компаниями для своего менеджмента, которые должны выполнять только одну функцию — расти в цене, понимаешь, что преодолеть последствия такого социального расслоения городских жителей очень непросто.
С другой стороны, очевиден рост экскурсионно-краеведческого движения — я постоянно встречаю людей с фотоаппаратами и путеводителями, гуляющих в выходные по городу с экскурсоводами или самостоятельно. Что касается того, насколько мы себя чувствуем хозяевами этого города, чувствуем себя горожанами, то это сложный вопрос. «Горожанин» и «гражданин» — это одно и то же слово, и интерес к истории собственного города, неравнодушное отношение к тому, что с ним происходит, помогают нам лучше понять это. Не так важно, где человек родился и каковы его познания в истории архитектуры, — существенно понимать, что сегодня Москва, как говорится, уходящая натура, и от нас с вами зависит, сможем ли мы ещё что-нибудь сохранить, спасти от разрушения.
Должны формироваться механизмы гражданского общества, благодаря которым вседозволенности будет поставлен заслон. Люди, которые хотят что-то делать, должны объединяться в общественные движения. Я не идеалист, не романтик — вижу, что жизнь движется совершенно в другом направлении, но другого выбора нет.
Ведь когда мы говорим «Москва» и закрываем глаза, мы видим городской центр, исторический образ города, памятные всем достопримечательные места, при том, что исторический центр занимает, кажется, около 3% от общей площади города. Даже если мы живём в спальном районе, задавлены заботами, работой, казалось бы, наш мир — дом, окрестные улицы, дорога от дома до метро. Увидеть город как целостный организм достаточно сложно, как и соотнести снос какого-то здания с собственной жизнью: «Ну снесли где-то там дом, ко мне это не относится, моя любимая «Кофемания» по-прежнему на месте, значит, жизнь продолжается». Мы позволяем водить нас за нос, потому что со сносом каждого старого дома тому образу города, о котором мы говорили, наносится невосполнимый ущерб.
Мне кажется, что мы настолько зажаты и разочарованы неудачами предшествующих попыток что-нибудь спасти, что даже не рискуем попробовать раздвинуть стены затхлого и душного пространства, в котором живём, воздух которого пронизан миазмами вранья, демагогии и цинизма тех, кого принято называть ЛПР (лица, принимающие решения). Выступать против сноса домов менее рискованно, чем подписываться под обращениями в защиту Светланы Бахминой. Но в Москве ничего такого не делается. Не помню, чтобы какой-нибудь известный деятель культуры принимал участие в уличном пикетировании в Москве. Но я надеюсь, что в один момент количество людей, которые неравнодушны к судьбе своего города, превысит критическую массу.
Беседовал Николай Кириллов
Записи
