Научная утилизация
В прошлом году на улице Фрунзе был разрушен один из интереснейших деревянных памятников Москвы – знаменитый дом Всеволожских. Мы попытались разобраться в том, почему реставрация в очередной раз обернулась утратой уникального подлинника. «Архнадзор» организовал Круглый стол, участниками которого стали реставраторы, хорошо знавшие дом Всеволожских: Марина Васильевна Капустина и Игорь Николаевич Шургин (фирма «Каренси»), Игорь Андреевич Киселёв.
Но сначала поясним: дом Всеволожских – совершенно уникальный памятник, с точки зрения как архитектуры, так и истории. Этот дом, возможно, помнил визит Наполеона. Это, судя по всему, вообще старейший деревянный дом города – на схемах периодизации, выполненных архитектором М.Ю.Матвеевым в самом начале изучения памятника, первый строительный период значится «до 1737 года». Более того, несколько лет назад реставратор Игорь Киселёв нашел на стенах дома Всеволожского единственные в России обои начала 18 столетия! От этого времени сохранились лишь «домики Петра» в Петербурге и Коломенском, но это всё-таки избы, а здесь, в Хамовниках, сохранялся именно богатый усадебный дом, возможно, старейший в России. Однако, все эти «возможно» так и останутся вопросами – исследования, которые могли бы уточнить возраст и первоначальный облик дома, не были окончены. С 2008 года дома не существует физически.
О том, что Москомнаследия приняло решение о переборке дома, стало известно уже после того, как решение вступило в силу. После этого представители общественной инспекции почти полгода пытались добиться визита на объект. Когда заказчик, ООО «СтройПроект», наконец устроил экскурсию, мы увидели наполовину выстроенный новенький сруб из оцилиндрованного (!!!) бревна и небольшое количество старых брёвен, сваленных на улице и худо прикрытых каким-то рубероидом. Генеральный директор производящей работы фирмы «ОСБИ-строй» М.Н.Мичник сообщил, что это – всё, что осталось от дома, примерно 15% сруба. Остальное уже «утилизовано», потому что брёвна были насквозь гнилые и лечению не поддавались, согласно микологической экспертизе, проведённой на средства заказчика. Фиксационных и маркировочных чертежей сруба перед разборкой нам также не представили – лишь проект реставрации дома в редакции 19 века.
Александр Можаев («Архнадзор»): — Боюсь, что и в этот раз нас попытаются убедить, что ничего страшного не произошло. Просто такой вот реставрационный прием, единственно возможное, официально согласованное решение. Однако, раз оказалось возможным поступить подобным образом с самым ценным деревянным домом Москвы, то и все остальные теперь можно считать потенциально утилизованными. При легализации подобного подхода через 10 лет деревянных домов в Москве не останется в принципе. Хотелось бы услышать ваше мнение – возможно ли было сохранение памятника без переборки в данном случае, и возможно ли такое вообще.
Марина Капустина: — Я понимаю, что слово «переборка» у большинства вызывает сомнения. Но это опыт, который использовали наши предки всегда, то есть они разбирали здание, но после брали бревна той же породы и тем же инструментом восстанавливали точно такой же сруб, используя старый годный материал в этом же архитектурном объеме. Элементы, которые были разрушены гнилью, использовались как аналоги – образцы для изготовления новых элементов.
В нашей практике есть опыт восстановления утраченного памятника по всем принципам реставрационной науки, дом Куницыной в Архангельске. Мы восстанавливали сруб в технологии 19-го века, тем же инструментом — все соединения, все конструктивные элементы. Дальше этот дом внутри был оштукатурен, снаружи обшит досками. Но даже обшивка в 19-ом веке была совсем другая. Кажется, ну чего там, профилированная доска, они все одинаковые. А тут мы нашли подлинную доску обшивки и увидели, что там совершенно другой профиль — пришлось делать фрезы под него специальные.
А потом поменялся директор музея. И приходит этот человек, известный, уважаемый, который говорит: «Вы что, идиоты что ли, если сруб закрыт, зачем вы его восстанавливали в дереве?». Вот эти слова благодарности — зачем делать деревянным, можно же из бетона – то, что сейчас и творят повсеместно…
Можаев: — Яркий пример — дом Аксакова на Сивцевом вражке, «замена реставрационного материала», произведённая по просьбе Литературного музея.
Капустина: — В таких случаях изменяются все габариты дома, изменяется архитектура. Когда у вас деревянный сруб, там стена вполне может быть 25 см, а вы мне найдите хоть один каменный дом с такими стенами. По теплопроводности ничего не пройдет, соответственно придётся увеличивать толщину стены, уменьшать пространство, полетят все отметки, потолки, проемы, понимаете? Это все очень взаимоувязанно. Не специалист, может быть, этого и не поймет, но мы-то общаемся со своими коллегами за границей. Когда они к нам приезжают, то сразу видят, как это сделано, чем и в какое время; их не обманешь. А я хочу с ними разговаривать на общем языке. Я вот наблюдала, как это происходит в Норвегии. Это фантастика. Они сохраняют абсолютно все, восстанавливают любые крохи, оставшиеся от прошлого.
Из города Рёруса, который даже городом назвать невозможно, из старого поселка шахтеров они сделали потрясающий музей, объект всемирного наследия. С точки зрения обывателя – никакой архитектуры, простые дома крошечные, деревянные. Но это такая этнография, такая реставрация тонкая, тактичная! Одна улица, одна каменная церковь, четыре дома — и туда съезжается весь мир. А то, что в Норвегии 12-13 века церкви сохранены, а мы все уничтожаем и говорим: что такое дерево, оно никому не нужно и долго не стоит. А оно сколько угодно стоит.
Игорь Киселёв: — Вы знаете, в начале 70-х годов сюда приехала из Голландии делегация по деревянному зодчеству. И вот они привезли в коробочке труху деревянную. Действительно натуральная труха, как жук и гриб ест. И потом этот голландец берет и бросает её на бетон. Она постучала как шарик, и остановилась, и ничего. Пропитка, химия. И когда после этого говорят, что дерево сгнило, я совершенно этого не понимаю.
Можаев: — А мне в Австрии показывали деревянные стропила 15-го века. Полностью целая конструкция, лет 100 ей на вид. Приезжают иностранцы и мы им объясняем, что в Москве нет средневековых домов, потому что город был деревянный. Они говорят, ну тогда покажите деревянные, а их тоже нету, ни единого. Зато вот нам пишут из Лыткарино, что есть в городе единственный памятник зодчества — очень красивый купеческий дом, погорел, но сруб еще есть, какое-то количество резьбы, подвал роскошный. Но его уже вывели из списка памятников, как утраченный.
Капустина: — Когда у вас бревно обгорает на сантиметр, то прекращается процесс горения, потому что глубже нет доступа кислорода. А бетонные конструкции при пожаре полностью разрушаются. Выстреливает арматура от температуры и всё. Как они после любого, даже небольшого пожара кричат: «Все сгорело!» Да ничего подобного, можете счистить эти угольки с поверхности бревна и оно будет служить дальше.
Можаев: — Тогда давайте вернёмся к Всеволожскому. Все-таки, в каком состоянии был дом перед началом работ?
Капустина: — Дом был целый, за исключением южной стены, в советское время заменённой на кирпичную. То есть конструкция сруба была нарушена, потому мы и предложили переборку. Была возможность восстановить полностью всю несущую способность в дереве, мы же знали, как это сделать — мы имеем большой опыт.
Игорь Шургин: — Здесь были значительные и чрезвычайно интересные «материальные остатки». Но прежде, чем говорить об их сохранности, нужно говорить о степени их исследованности. Мы их исследовали лишь настолько, насколько это можно было сделать, пока деревянная конструкция не была освобождена от обшивки. Задача была совершенно нормальная, методически, реставрационно логичная – продолжить исследования при дальнейшей разборке. Так вот, на этой стадии мы не присутствовали.
Можаев: — Почему? Они просто вас не позвали?
Капустина: — Нас не только не позвали, нас оттуда выперли.
Можаев: — То есть решение об «утилизации» сруба принял заказчик?
Шургин: — Конечно! Прикрываясь нашим эскизным проектом.
Капустина: — Мы делаем проект, мы приходим и меряем, копаемся, у нас складывается определенная картина, мы начинаем все это фиксировать на бумаге. В советское время проектировщик приходил в памятник одновременно с производственниками, потому, что они ему помогали проводить всякие зондажи, раскрытия. Но у строителей, у них счёт на метры, они шьют, шьют быстрей, а мы штопальщики. Мы пришли и смотрим, каждую дырочку выштопываем так, чтоб на обратной стороне не было видно ни одного узелка. Реставраторы производственники и проектировщики должны работать вместе.
Но до этой стадии работ не дошло, нас просто не подпустили к производству. Несмотря на то, что был подписан договор об авторском надзоре, проект реализуется не «Карэнси», а вообще другой фирмой. Понимаете, есть утверждаемая часть проекта, мы её выполнили. Дальше начинается рабочее проектирование – когда ты фиксируешь все углы, соединения, одновременно продолжая исследование. Мы всегда стараемся брать памятник сами, от начала до конца, потому, что очень трудно работать по чужой документации. Но когда наш проект был утверждён, нам сказали «до свиданья, ребята».
Шургин: — Дело в том, что разговор о памятнике, о необходимости его изучения и сохранения, начали-то мы. Задача, которая была поставлена перед началом работ, была в переделке дома, в устройстве совершенно нового офисного помещения. Потребовалось обустройство технического подземного этажа для размещения коммуникаций. Мы стали говорить, о том, что это уникальный памятник. А Игорь Андреевич, изучив интерьеры, еще поднял планку этой уникальности. Казалось бы, вот тут нужно стройку затормозить, всё это максимально исследовать и потом уже решать: что нужно сохранить и каким образом. А это все просто форсировалось.
Можаев: — Переборка позволяет сохранить здоровые части сруба, но как быть с интерьером? Есть технологии, когда сруб не разбирается полностью, из него просто выдергивают по одному бревну (так реставрирован дом Пратковой на Садово-Кудринской). То есть достаточно снять внешнюю штукатурку, а лепнина, обои – всё остаётся на месте.
Капустина: — Где-то, бывает, можно подоткнуть и заткнуть, а бывает, что нельзя. У Всеволожских просто куска дома не было, нужно было сруб разбирать и армировать, нельзя его было так оставлять. Понимаете, все зависит от того, кто занимается производством работ. Можно это все снять аккуратно. Ведь искусство реставрации уже очень много прошло в своем умении. Вы знаете, что фресковую живопись снимают, и точно так же обратно восстанавливают, то есть технологии разработаны разные, так же можно было продумать временное снятие обоев …
Можаев: — Были обои исследованы как следует?
Киселёв: — Только фрагменты. Там ведь были не только обои, там были следы дубовых панелей, для Московских деревянных домов 18 -19 века это явление очень редкое. Там были следы петлей первоначальных дверей, окон, было много всего, что еще надо было исследовать. Игорь правильно говорит, что основные исследования идут в процессе производства работ. Это был последний шанс доисследовать памятник и собрать урожай обоев, которых там было немеренно. Он безвозвратно упущен, все сделано тихо, нагло и с кучей навороченного вранья.
И я хочу вот что ещё сказать: у человечества и у Москвы есть огромный опыт работы и с деревянными, и с каменными памятниками, и все зависит от того, хотим мы сохранить памятник или не хотим. И это вопрос не технологический, а политический. Если мы говорим, что хотим сохранить дом Всеволожского – переборка и разборка исключены. Дальше мы ищем технические средства для его восстановления. Вот и всё. Не техническое состояние служит причиной решения оставить – не оставить, а просто современная методика. Это мое личное мнение, но и Кот Матроскин тоже говорил: «Средства у нас есть, у нас мозгов не хватает».
Можаев: — Вам не кажется, что это вопрос денег? Сохраняю – стоит столько; разбираю –столько. Я имею в виду решение заказчика.
Киселёв: — Нет. Я приведу пример: есть так называемый «расстрельный дом», Никольская, 23, в нём недавно выявлена довольно большая часть 17-го века. И вот к нам в компанию пришел этот заказ. И заказчик – директор московского банка — говорит: «Здесь надо сделать такие окна как в ГУМе», и больше никакие, и на этом уперся. Мы ему: «Здесь 17-й век, нельзя делать такие окна». Нужно сначала исследовать, а потом говорить, о том, что делать. Может и можно сделать витрины именно в этих местах, не в ущерб памятнику, я пока не знаю. Но в результате мы отказались от этого объекта. И что, здесь деньги играют роль? Да никакой! Я барин, делаю, что хочу. А вот для чиновников деньги играют очень серьезную роль, поэтому они позволяют заказывать музыку тому, кто больше платит. Для меня это в новинку, когда я сюда вернулся после долгого отсутствия из Америки, это было совершенно непонятно и диковато.
Можаев: — Хуже всего, что это, возможно, от чистого сердца. То есть не корысти ради, а благими намерениями: вот же какой я прекрасный построил памятник 18-го столетия, лучше прежнего! Ведь они не ради строительства паркинга его разобрали. А по сути какая разница – с тем же успехом можно было и добавить пяток этажей вниз, и воссоздавать не в дереве. Несколько оставшихся старых брёвен передать в Коломенское как реликвию, а не прятать под штукатуркой…
Киселев: — Я хочу последний важный вопрос задать: ситуация с ним, она для кого-то является неожиданностью?
Можаев: — Я всё же надеялся, что Москомнаследия проявит к нему отдельное внимание, ввиду совершенно исключительной ценности памятника. Столь полная и циничная ликвидация оказалась, в общем-то, неожиданностью.
Киселёв: — А для меня не оказалась. И я думаю, что к большому сожалению, это для очень многих не было неожиданностью.
Послесловие. В юбилейном 2012 году так называемая реставрация дома Всеволожских наконец окончена. Новодел выстроен из оцилиндрованного бревна на новом цоколе, в здании ни осталось НИЧЕГО подлинного. Оставшиеся после «выбраковки» фрагменты, которые заказчик обещал использовать в верхней части сруба отправились на свалку. Несколько бревен и оконных коробок спасены краеведом В.Карелиным и временно хранятся на территории Кадашевской слободы. Разумеется, на сайте фирмы-исполнителя уже появились гордые строки:
Компания ООО «ПСК «КИТОС» приложила все усилия для того что бы с минимальными потерями отреставрировать этот уникальный памятник архитектуры, сохранив все элементы внутреннего и внешнего убранства. На данный момент Дом Всеволожских является ЖЕМЧУЖИНОЙ района Хамовники!
Кому и кобыла невеста.
Записи
10 комментариев