Другой город — 2
Александр Можаев
Окончание, начало здесь.
Галерея, в которой проходит выставка, надёжно спрятана во дворе какого-то распонтованного банка на Невском: шлагбаум, охрана, потом налево, в подвал без вывески, звонить три раза. Тем не менее, зрители подтягиваются один за одним. Николай Копейкин много лет является соавтором НОМа, художником их клипов и кинопостановок. Ну и сам по себе живописец, безусловно, культовый. Последние годы работает над художественным циклом «Слоны Петербурга», потому и говорит охотнее всего именно о слонах.
— А я вот про слонов по радио слушал, Запашный Эдгар рассказывал о злопамятных животных. Вот самые злопамятные — это слоны. Они могут десятки лет помнить об обиде, которая им была нанесена человеком, а в один прекрасный момент этого человека убить, но так, чтоб никто не догадался. Например, когда их перевозят в поезде, дрессировщик заходит в клетку, а слон делает вид, что его просто качнуло, и давит, и таких случаев очень много. А сам стоит: «Ой!.. как же это могло случиться».
А у нас в городе слонов, к сожалению, нету. Была Бетти, которую во время войны убило бомбой и потом её съели. И был один слон, который пережил блокаду, в 78-м, кажется, умер. Его, конечно, тоже могли съесть, но показали характер: вот, даже слона сберегли. Я знаю похожий случай из истории Белгорода: половцы подошли, решили взять город измором, а местной администрации пришла в голову мысль. Они пригласили парламентариев в город, а сами собрали всё, что есть жратвы, и вынесли на площадь, и в колодец покидали. Пришли половцы, а они достают её вёдрами и раздают жителям. Те говорят: «Это что тут у вас, склады?» – «Нет, это вот колодец такой, это нас земля кормит». Враги думают: «Не фига се, с кем мы воевали!» И ушли. Ну вот, а у нас, стало быть, был слон-блокадник…
Мы выходим на улицу, встречаемся с Андреем Кагадеевым, и отправляемся вверх по Невскому. В паре кварталов отсюда, в доме, также выходящем прямо на проспект, скрывается мастерская и репетиционная база НОМа. Довольно трудно представить что-нибудь подобное на нынешней Тверской — как и вышеозначенную галерею в столичном банковском здании или расположенный по соседству бар «Жопа».
— У нас пока старая система мастерских на льготной аренде, — объясняет Кагадеев. — Время от времени совершаются попытки перевести это дело на коммерческие рельсы. А ведь это куча объектов, даже вот здесь, на Невском — мастерские, галереи неформальные, лавки писателей всякие. Я сам участвовал два раза в демонстрациях по этому поводу, но вообще все сейчас сидят и ждут, когда эта халява кончится.
Мы, кстати, с Копейкиным как-то попали в один из первых маршей несогласных. Лимонова сразу арестовали и увезли в кутузку, остальные стояли маленькой группкой с флажками, а вокруг десятки броневиков. Они митинговали, митинговали, тем временем много любопытных пришло. Видимо, ментам не было дано команды мочить, они просто стояли и не пускали. Вдруг эта маленькая группа прорвала оцепление и пошла по Невскому. И все зеваки ломанулись, и скоро оно превратилось в огромную демонстрацию орущую, и только за Домом книги её встретил кордон с автоматами и щитами. Вот это действительно была общественная жизнь.
И с художественной жизнью в Петербурге как-то проще, чем в Москве — попробуй у вас выставиться в Манеже, а мы со своим нашим творческим объединением «КОЛХУИ», то есть Колдовские художники, уже много лет выставляемся в здешнем Центральном выставочном зале, там нормальные руководители, никакой практически коммерции. Хотя, конечно, Петербург очень отличается от европейских городов, где богатая неформальная жизнь. Там, например, очень много всякой наружной клубной рекламы. Вот и мы в 90-е оказывали культурную помощь городу — выпустили листовки «Правильно-неправильно», сами расклеивали. Потом презентацию какого-то из альбомов так же делали. Но власти начали выключать в ответ телефоны спонсоров, так мы потом ходили ночью, смывали всё обратно.
Мы идём по Невскому, он прекрасен. Но здесь-то, собственно, я бывал и прежде. «Скажите, — говорю, — есть ли в округе ещё что-нибудь фотогеничное как Апраксин двор, заветное как улица Репина и задушевное, как «Двадцаточка»?». Кагадеев призадумался.
— Не знаю, мы вообще-то как коллектив практически все из Пушкина. Он, к сожалению, в последние десять лет стал типа престижным районом, а вообще это провинция такая, хотя и всего 20 минут езды отсюда. Там четыре дворцовых парка, а реставрирован только один, остальные это практически леса, слава богу, пока нетронутые. А в лесах какие-то руины, кладбище домашних животных со времен Екатерины – лошадей, слонов опять же. А в Питере хорошие нетронутые районы – Петроградская, Васильевский остров, всякие линии. Или взял роман «Преступление и наказание» и пошел вон туда от Сенной, и там всё точно так и осталось, как оно описано, пошел от Сенной сюда — тоже всё на месте.
А есть ещё станция метро «Елизаровская»… У нашего первого фильма, у «Пасеки», сценарий основан на всяких советского времени так называемых городских легендах. Дело происходит в некоем условном городе, но это снимали здесь, в двух остановках от Невского, во. Никому и в голову не приходит, что это Питер. Целый район такой, совершенно убитый и жители у него соответствующие. Готовый антураж, ничего не надо делать. Даже будку нашли телефонную старую, даже дерево поваленное поперёк дороги – вот так и лежало.
— Да, — подтверждает Копейкин, — большой район, который заселен просто отборной алкотой. Персонажей пруд пруди, снимай в любое время. Турист там полностью сливался. Идёт какой-нибудь по пояс раздетый в трениках, в уродских татуировках, с бутылочкой, сядет под окошком: «Маааш!» В дверь звонить там не принято. Но вообще я надеюсь, что финансовый кризис поможет подольше всей этой Елизаровской красе продержаться. Потому что новое, которое здесь сейчас строят, ещё меньше отвечает нормам эстетическим. У народа вообще с красотой плохо, у архитекторов тем более.
А что касается Апраксина, так туда я одно время заходил часто, там обитала редакция газеты «На дне». Приходишь, а жизнь идёт, слышны крики «Грабят!», бежит какая-нибудь женщина: «Ой кошелек, кошелечек, арестуйте их», ну всё такое. И тут ещё появились лохотронщики, которые постоянно не бреются, но и бороды у них при этом не растут, они такие прям черные все. И они стоят, ты проходишь мимо: «Фабричный спырт, фабричный спырт…» Что это такое? А однажды я увидел, как человек это покупал. Подходит мужчина лет 60-ти, такого алкотного вида, они ему говорят: «Сейчас», а внизу дыра в подвал. И оттуда такая рука волосатая с бутылкой. Литр.
Но если советовать куда пойти… Нетронутый Адмиралтейский район, вглубь, к верфям, к Английскому проспекту, вот там интересно ходить-бродить. Ещё мне нравится одно очень место, оно тоже нетронутое, но находится уже в тронутом районе, прямо напротив метро «Технологический институт». Там есть скверик с памятником Менделееву, а рядом на стене огромная, огроменная таблица Менделеева. Проходить мимо и просто зайти туда – хорошо… Возле Никольского собора, Крюков канал — тоже очень красиво и душевно, особенно в солнечную погоду, когда начинает немного вечереть. Именно отдохнуть, ничего не надо пить даже, просто постоять и посмотреть.
— Скажите, а если вот не только посмотреть… Район Владимирской мы с Леной уже отчасти освоили.
— А ты перейди проспект, справа от Гостиного двора Грядка так называемая, как раз типа Апраксина — ноль дизайна, концерты, торговля алкоголем, музыка круглосуточно. Вот там пока жизнь, по ночам народу — не войти, очень популярно. Там целый ряд абсолютно неформальных питейных заведений – «Фидель», «Белград», ещё какие-то. Но это уже скоро закроется, будут бутики и всё такое. Не знаю, в Москве есть ли сейчас похожее?
В Москве похожего нет уже лет десять. Поэтому я сделал всё, как мне велели. И Грядка добила окончательно: кривая аркада, напоминающая о романтических временах московского Гостиного двора, и целый ряд восхитительных кабаков, именно таких, какие мне нравятся. Мокрая барная стойка, угарный дым, сортиры с выбитыми дверями, приятнейшая публика. Я не склонен идеализировать этот жанр, но наличие подобных заведений – тем более на центральной улице – создает ощущение живого, демократичного города, в котором стоимость квадратного метра пока ещё не является основополагающим фактором. Также как и наличие пыльных дворов, ржавых крыш и поросших берёзками балконов. Старый город должен состоять из старых домов, он может жить, развиваться, не брезговать благами прогресса, но ему не пристало молодиться, рядясь в пластмассовые стеклопакеты. Старая Москва ужалась до размера нескольких нетронутых – заметьте, как часто употребляли именно это слово провожатые художники и поэты – районов. А в Петербурге пока ещё есть, куда глазам разбегаться. Веянье времени очевидно: официальный Питер хочет играть по московским правилам, возводить небоскрёбы, громя кварталы ветхой некомфортабельной застройки. Перенимание столичного опыта добром не кончится, помяните Нострадамуса: имя города может существовать сколь угодно долго, но очень важно, чтобы именно этот, легендарный, сказочный Петербург протянул дольше напророченных 333 лет.
Записи
