Архнадзор

 

В ознаменование 80-летнего юбилея классика советской реставрации Сергея Сергеевича Подъяпольского, публикуем его основополагающую, однако не представленную в Интернете статью «Московский Кремлёвский дворец в XVI веке по данным письменных источников» (опубликовано в сборнике «Древнерусское искусство», СПБ, 2003).

 
Среди приводимых в литературе характеристик великокняжеского дворца, возведенного в Московском Кремле на рубеже XV и XVI вв. итальянскими мастерами, те, которые принадлежат их современникам, заметно отличаются от оценок новейшего времени, данных как бы post factum. В описаниях современников, как правило, акцентируются два обстоятельства: то, что дворец каменный, и то, что он возведен теми же итальянскими мастерами, что и весь Кремль. Одна из самых ранних таких характеристик принадлежит императорскому послу Сигизмунду Герберштейну, дважды посетившему Россию в княжение Василия III. В своих «Записках о Московии» он скупо, но выразительно пишет о «весьма обширных и великолепно выстроенных из камня хоромах государевых», противопоставляя их деревянным палатам митрополитa.[1] В устах просвещенного современника такая оценка как бы подразумевает соответствие дворца западным критериям великолепия. Примерно к тому же времени относится и свидетельство другого императорского посла — Франческо да Колло, побывавшего в России в 1518 г. По его словам, Замок, как он именует Кремль, выстроен лет за 50 (sic!) до того итальянскими мастерами, присланными Лодовико, герцогом Миланским, и каменный дворец составляет часть этого замка. Подчеркивая его исключительность и при этом вольно или невольно утрируя, да Колло пишет, что во всей обширной России едва ли найдется четыре или пять каменных зданий, но и они возведены теми же итальянскими мастерами.[2] К несколько более позднему времени относится свидетельство Соломона Нейгебауэра (правда, сделанное с чужих слов) об огромных и великолепных палатах великого князя,[3] а также сходные отзывы, принадлежащие участнику персидского посольства Урух-беку[4] и шведскому дипломату Петру Петрею из Эрлезунда.[5] Этим высказываниям как бы вторит и текст Степенной книги: «Тако же и двор великаго князя весь прехитро камен же поставлен бысть… камениями и плинфою дивен и преизряден…»[6]
Существенно иная характеристика, данная в относительно близкие к нам времена и обращенная к памятнику, уже к тому времени фактически утраченному, и ставшая в дальнейшем общепринятой, принадлежит И. Е. Забелину: «Каменный дворец, построенный на месте деревянного итальянскими архитекторами в конце XV века, нисколько не уклонялся от заветного типа».[7] Дворец, по его мнению, был не чисто каменной, а очень сложной по своей структуре каменно-деревянной постройкой. Этот вывод известного историка базировался на косвенных свидетельствах источников, в большей части относящихся уже к ХVП в., и вполне соответствовал его представлениям о неизменных основах русского народного быта, единых для всех социальных слоев. Наивысшее воплощение («заветного типа» Забелин видел в знаменитом деревянном дворце Алексея Михайловича в Коломенском. [8]
Разобраться в относительной правоте столь расходящихся между собой оценок можно прежде всего на основе привлечения фактического материала, что отчасти удалось сделать при проведении недавних натурных исследований. Они подтвердили, что в архитектуре дворца получили яркое отражение черты ренессансной строительной и художественной культуры. [9] К сожалению, эти исследования охватывают, и то неполностью, лишь относительно небольшую часть памятника, дошедшую до наших дней. Составить представление о других, давно уже утраченных частях великокняжеского дворца можно по-прежнему только на основании сохранившихся письменных и отчасти графических источников.

План подклетного этажа Кремлевского дворца. Копия XIX в. с плана 1768 г. (арх. К. И. Бланк). Фрагмент

Необходимо отметить исключительно высокую заслугу И. Е. 3абелина, собравшего, обработавшего и опубликовавшего многочисленные документы, относящиеся к истории Кремлевского дворца. Благодаря трудам его и некоторых других историков общая схема планировки дворца московских государей известна нам достаточно хорошо. Она базируется на сопоставлении письменных свидетельств со старыми изображениями дворца, от аксонометрических планов Москвы рубежа XVI и XVII вв. до чертежей (в основном планов) XVIII в. Описание структуры дворца изложено И. Е. Забелиным в ряде работ.[10] С. П. Бартенев, опиравшийся на исследования Забелина, опубликовал схематический набросок-реконструкцию его плана с названиями помещений.[11] Как известно, к первому этапу строительства дворца относится Грановитая палата, заложенная в 1487 г. фрязином Марком и завершенная в 1491 г. тем же Марком совместно с Пьетро Антонио Солари.[12] Основная его часть, выстроенная в 1499-1508 гг. Алевизом (Алоизио да Карезано, или да Каркано),[13] состояла из трех блоков — выходившей на площадь Средней, или Золотой, палаты со вспомогательными помещениями, Набережной палаты с южной стороны и жилого крыла, обычно называемого Постельными хоромами, с северной (две последние части дворца, по свидетельству опубликованного Я. С. Лурье краткого летописца, заложены чуть позднее, в 1502/03 г.[14]). По мнению Забелина, поддержанному и другими авторами, все они были поставлены на общий высокий постамент, образованный хозяйственными подклетами, причем Постельные хоромы изначально не составляли единого целого, а соединяли в себе отдельные каменные палаты и деревянные срубы.[15] Со стороны площади перед дворцом находились Передние переходы, называвшиеся также Красным крыльцом. К ним вели три лестницы — южная, наиболее парадная, через пaперть Благовещенского собора к площадке между Средней и Набережной палатами, северная к сеням Грановитой палаты и третья, в середине, к входу в Среднюю (Золотую) палату. В дальнейшем дворец развивался за счет появления новых зданий, распространяясь на запад и на север, описанная же выше его основная часть, сформировавшаяся к началу XVI в., как принято считать, очень мало изменялась, лишь на месте деревянных теремов появился каменный Теремной дворец.

Однако последние исследования показали, что изложенная схема не во всем верна. В частности, Постельные хоромы поначалу не стояли на едином основании, общем с другими частями дворца, а представляли собой обособленный компактный каменный объем, перед которым проходила сплошная арочная галерея, соединявшаяся с парадной частью дворца опиравшимся на аркаду «Постельным» переходом, как бы прижатым к сеням Грановитой палаты.[16] Столь существенное расхождение между ставшими уже привычными представлениями и истинным положением вещей, выявленное по отношению к одной из частей дворца, побуждает вновь обратиться к попытке лучше представить его первоначальный облик в целом и для этого вернуться к рассмотрению источников. При этом, касаясь трансформации дворца на ранней стадии его существования (до Смутного времени), мы в основном будем уделять внимание не расширению состава построек за счет новых, расположенных с отрывом от прежних в западной части Кремлевского холма, что достаточно хорошо освещено в работах Забелина, а изменениям, происходившим в той его основной части, которая сформировалась к началу XVI в.

Относительно ранние источники, содержащие сведения о Кремлевском дворце, можно разделить на несколько групп. Во-первых, это летописные тексты, к настоящему времени выявленные и опубликованные с почти исчерпывающей полнотой. Во-вторых, это свидетельства иностранных авторов, перечень которых довольно ограничен, но которые все же не в полной мере были до сих пор использованы историками русского зодчества, писавшими о дворце. Привлекая эти источники, необходимо учитывать, что описания виденного в России чаще всего составлялись по памяти по прошествии какого-то времени, а иногда и вовсе с чужих слов, что заставляет пользоваться ими с известной осторожностью. Достаточно привести пример сочинения Михалона Литвина, в котором говорится, что Кремлевский дворец был украшен каменными изваяниями по образцу Фидиевых.[17] В-третьих, это записи Посольских книг о происходивших в стенах дворца приемах иностранных дипломатов. Основная их масса за конец ХV-начало XVII в. опубликована в сборниках императорского Русского исторического общества, образуя в них серию, объединенную общим заголовком «Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными».[18] К сожалению, записи Посольских книг сохранились далеко не полностью. Тексты, касающиеся приема литовских послов, известны нам лучше других благодаря наличию копии, снятой еще в XVI столетии.[19] Опубликованные записи о сношениях России с Англией вообще почти не содержат описаний происходивших приемов, в основном ограничиваясь документами дипломатической переписки. В силу этого в подавляющем большинстве случаев оказывается трудным сопоставить впечатления о дворце, отраженные в дошедших до нас воспоминаниях иностранных послов, с соответствующими конкретными протокольными записями. Материалы Посольских книг хорошо известны историкам. Среди базирующихся на них работ недавнего времени особо следует отметить статьи Л. А. Юзефовича, посвященные изучению русского посольского церемониала.[20] Не остались эти документы без внимания и со стороны тех авторов, которые писали об архитектуре дворца. С ними был хорошо знаком еще И. Е. 3абелин, хотя первая его работа о дворце московских царей и великих князей, уже содержащая все основные положения автора, вышла в свет задолго до их публикации. Выдержки из некоторых наиболее интересных описаний посольских приемов вошли в исследование С. П. Бартенева о Московском Кремле.[21] Однако они касаются церемониала всего восьми таких приемов, в то время как среди опубликованных материалов только за период до начала XVII в. содержится около 200 таких описаний. Как правило, в записях приводятся данные о том, в каких помещениях происходил прием, каким путем следовали приехавшие послы и в каких местах этого пути происходила встреча послов боярами. Уже при беглом знакомстве с протокольными описаниями посольских приемов можно заметить, что формуляр такого описания сложился не сразу, обретя достаточно устойчивую форму ближе к середине XVI столетия.

Отсутствие четкого формуляра сказывается и на полноте информации, поначалу содержащей досадные лакуны в части характеристики особо интересующей нас в данном случае топографии дворца, и на очевидной неустойчивости терминологии. И все же из описаний приемов можно получить ценные сведения о названиях и функциях отдельных составлявших частей дворца, а иногда о их взаимном расположении. Большинство описаний даны очень сжато, нередко ограничиваясь формулой типа «а прием и встреча им были по тому ж как прежде», но все же привлечение столь обширного материала во всем его объеме позволяет вывести рассуждения на иной уровень обобщения, а также выделить наиболее явные отступления от обычного ритуала, порой не менее важные для исследователя. Помимо материалов Посольских книг И. Е. 3абелиным были опубликованы материалы Дворцовых разрядов, содержащие подобные же сведения за более поздний период, начиная со времен царствования Михаила Федоровича.[22] В них имеются данные не только о дипломатических приемах, но и о торжественных церемониях, связанных с церковными праздниками, именинами членов царской семьи, рождением или крещением царевен и царевичей, что позволяет глубже заглянуть в повседневную жизнь дворца. Но для целей реконструкции архитектурного комплекса дворца, каким он сложился в результате деятельности итальянских архитекторов на рубеже XV и XVI вв., возможность их использования ограничена тем обстоятельством, что к XVII столетию дворец, по-видимому, претерпел весьма значительные изменения. Поэтому мы попытаемся ограничиться в основном данными более ранних Посольских книг, сопоставляя их с другими источниками, помогающими их подтвердить, уточнить или дополнить. Среди прочих источников особое место принадлежит уникальному документу — Дополнительной статье к чину бракосочетания Василия III с Еленой Глинской 28 января 1526 г.,[23] в которой расписано, в каких места дворца следовало разместить стражу во время, свадебной церемонии. В силу специфики самого события в статье поименованы не только парадные палаты, известные нам по описанию посольских приемов, но и часть помещений более интимного характера.

Кремлевский дворец. План второй четверти XVIII в.

И 3абелина, и Бартенева интересовало прежде всего определение основных составляющих некой постоянной структуры дворца, характеризующих устоявшийся быт государева двора. Между тем данные последних натурных исследований, помимо прочего, наводят на мысль о более существенных и принципиальных изменениях первоначальной алевизовской постройки, чем это представлялось до сих пор, причем об изменениях, имевших место сравнительно рано, в течение XVI столетия. Прочтение уже известных документов под новым углом зрения способно иной раз помочь извлечь из них новую информацию, в том числе информацию о насыщенной строительной истории дворца и частично о некоторых до сих пор не вполне ясных особенностях его структуры.
Попробуем разобраться во времени бытования тех или иных наименований отдельных частей дворца и, если возможно, в причинах происходивших терминологических изменений.
Наиболее стабильным во всех описаниях является название «Набережная палата» (редко встречающийся вариант: «Набережные хоромы»[24]), впервые появляющееся в 1508 г.[25] и регулярно повторяющееся в последующем. Основной функцией Набережных палат при приезде иностранных послов было проведение в них переговоров между послами и государевыми дьяками (в тексте Посольских книг «боярами»). Обычно после официального представления государю, которое происходило в других частях дворца, послов отправляли вместе с боярами в Набережную палату для черновой дипломатической работы. Только один раз, 28 мая 1514 г., великий князь принимал в Малой Набережной палате турецкого посла Камала Феодорита.[26] Похоже, что церемониал посольских приемов к этому времени еще не был окончательно выработан. Кроме того, иногда в Набережной палате послы дожидались «стола»,[27] либо, пока сами послы пировали у государя, там происходило угощение рядовых участников посольства.[28]
Как показывают дошедшие до нас планы, корпус, обычно объединяемый понятием «Набережная палата», состоял из четырех помещений. Самой большой была одностолпная палата, занимавшая его восточную часть. К западу от нее располагалась бесстолпная палата несколько меньших размеров, а еще дальше, в более узкой части корпуса, — две сравнительно небольшие палаты. Судя по чертежу Д. В. Ухтомского, на котором показан обращенный к реке южный фасад здания,[29] все эти палаты были едины по своей внешней архитектуре и безусловно принадлежали изначальной части дворца. На планах ХVIII в.[30] вход в здание показан с северной стороны, через вторую по величине палату, которая в одном из описаний названа «набережной полатой середней».[31] То, что и в XVI в. вход, видимо, располагался там же, косвенно подтверждается текстом Посольских книг, относящимся к приему 1 ноября 1517 г. польских послов Яна Щита и Богуша Боговитиновича вместе с императорским послом Сигизмундом Герберштейном (это была его первая поездка в Московию). После представления Василию III послов отправили для переговоров в Набережную палату. Через некоторое время, «посидев мало, велел [великий князь] молвити Максимьянову послу Жигимонту: дело нам до тебя, Жигимонте, великого государя; выступи с ним в другую палату. И Жигимонт вышел з бояры в болшую полату» (как можно понять, не к князю, а для конфиденциального разговора с теми же боярами).[22] Судя по контексту, названная «другой» Большая палата была соседним и при этом вряд ли входным помещением. Поэтому к Средней можно отнести и другое встречающееся название — «Передняя».[33] Как пишет И. Е. Забелин, она называлась также «Ответной» (в ней послы получали ответ от государя на привезенные послания).[34] Впервые в Посольских книгах это ее название встречается под 1583 г.,[35] после чего входит в постоянное употребление.[36] Один раз, под 1588 г., она названа палатой «Ответной Набережной подписной», что свидетельствует о существовании в ней к концу XVI в. стенописей.[37] Кроме Средней и Большой, упоминаемой еще несколько раз,[38] в состав Набережных входила также Mалая, или Меньшая, палата.[39] Такое название, особенно когда оно приводилось без дополнительных пояснений, очевидно, относилось к ближнему их двух находившихся направо от входа небольших помещений, дальнее же обозначали как «комната».[40] Напомним, что, по С. К. Богоявленскому, комнатой называли «второй покой после сеней, более интимного характера».[41] Другое ее наименование — «палата, где бояре судят».[42] То, что оба определения относятся к одному и тому же помещению, подтверждается известиями, в которых приводятся сразу обе характеристики места действия. Так, 11 февраля 1549-го г. «стол» для писаря литовского посольства Глеба Ясманова был «в комнате, где бояре судят»,[43] 27 августа 1553 г. литовским послам было велено идти «в набережную полату в комнату, где бояре судят»,[44] а 13 марта 1557 г. шведские послы, приехав во дворец, шли к боярам «в полату в набережную в малую, в комнату, где бояре судят».[45] Встречающееся иногда в Посольских книгах указание на пребывание приезжих в «Посолной полате» вообще не относится к дворцу, поскольку, как свидетельствует одно из описаний, путь послов от этой палаты на прием к государю лежал, как и при всяком новом посещении, через паперть Благовещенского собора.[46]
Однако наряду с представляющимися нам естественными указаниями на отдельные помещения, входившие в Набережный комплекс, как на палаты, в Посольских книгах иногда эти же помещения называются избами. Так, в записи от 28 января 1537 г. говорится, что великий князь велел литовским послам идти «в другую избу, в полату набережную».[47] 2 февраля 1549 г., когда литовские послы шли «в полату, где бояре судят», их провожали «до дверей до избных».[48] Можно указать и на некоторые другие тексты этого времени, в которых термин «изба» трудно отнести к деревянному сооружению. Так, в рассказе о посещении русскими послами польского короля Сигизмунда-Августа в 1554 г. говорится: «А послы мел его милость на обеде в Люблине в избе великой, нарожной, в замку».[49] Под 1556 г. в сходном контексте сообщается, что послы «шли до избы нарожъное».[50]
Даже в XVII в., как заметил И. Е. 3абелин, Переднюю палату каменного Теремного дворца иногда «по старому понятию» называли «Передней избой».[51]

План центральной части Кремлевского дворца в ХVI в, (в уровне второго этажа). Реконструкция с наименованием помещений по документам ХVI-нач. ХVII в.
Черной заливкой выделены сохранившиеся здания.
I. Блок помещений Набережной палаты:
1. Палата набережная большая; Большая изба (?); 2. Палата набережная передняя; Палата набережная средняя; Ответная палата; 3. Палата набережная малая (меньшая); 4. Комната; Палата, где бояре судят
II. Блок помещений Золотой палаты:
5. Средняя палата; Средняя изба; Золотая палата; 6. Сени Средней палаты; Сени Золотой палаты; Проходные сени; 7. Западная палата; Проходная палата; Малая подписная проходная палата; 8. «Палата постельная посторонь Проходной палаты»; Комната; 9-12. «Палаты где живал Государь и Великий князь Иван Васильевич, что слыл чердак Государыни Настасии Романовны» (?): 9. Передние сени; 10. Передняя палата; 11, 12. Комнаты; 13. Брусяная столовая изба
III. Блок помещений Грановитой палаты:
14. «Палата большая великого князя на площади»; Грановитая палата; 15. Сени Грановитой палаты
IV. Блок Постельных хором
V. Постельное крыльцо; Постельные переходы
VI. Передние переходы; Красное крыльцо
VII. Благовещенский собор с Казенной палатой
VIII. Казенный двор
IX. Церковь Ризположения на митрополичьем дворе
16. Пунктиром условно обозначена граница митрополичьего и великокняжеского дворов Х. Церковь Спаса на Бору
XI. Церковь Рождества Богородицы на Сенях

Использование термина «изба» для обозначения каменного здания, да к тому же еще дворцовой палаты, не должно удивлять. В древнерусском языке термин «изба» (истьба, изъба) имел несколько значений. Так, прибытие в Киев сына Владимира Мономаха Мстислава Владимировича описывается в Повести временных лет под 6610 г. в следующих выражениях: «И приде Мстиславъ Кыеву, съдоша в ызбе». Ясно, что речь здесь идет не об избе в теперешнем ходовом понимании этого слова, а о достаточно представительной княжеской резиденции. Словарь русского языка XI-ХVII вв., помимо основного, обычного для нас определения «деревянная срубная постройка», приводит и такие, как «часть дома, отдельные помещения жилой половины; верхние покои в доме знатных лиц», «помещения, предназначенные для различных ремесленных работ», «государственное учреждение, ведавшее различными хозяйственными и административными делами, а также помещение, где находилось это учреждение».[52] В последнем употреблении термин «изба» соответствует позднейшим терминам «приказ» или «палата». Это свое особое значение, общее для славянских языков, слово «изба» сохранило в современном польском языке, где оно означает «комната» или «зал заседаний», «палата» (в том числе и парламентская: izba deputovanych — палата депутатов, isba gmin – палата общин), изба же в нашем современном смысле передается словом chata.[53] Поэтому неверно было бы полагать, что всякое упоминание в старых документах термина «изба» относится к деревянной клети, а наличие дополнительных характеристик типа «Большая» или «Середняя» указывает на то, что таких изб якобы было много и что, следовательно, государев дворец представлял собой живописную смесь каменных и деревянных объемов. С. П. Бартенев попытался ближе присмотреться к этому словоупотреблению и тоже пришел к заключению, что в ранний период избами могли называть и каменные постройки. В частности, по его мнению, Грановитую палату называли как Большой палатой, так и Большой избой.[54]

Можно догадаться, откуда возникла эта версия. Термин «Большая изба» мы встречаем при описании церемонии приема большого посольства 18 октября 1526 г., текст которого частично воспроизведен в книге Бартенева. В этом посольстве, наряду с литовскими послами Петром Станиславовичем Кишкой и Богушем Боговитиновичем, участвовали папский посланник «Иван бискуп» (Иоанн Франциск Скара) и императорские послы Леонард Комит (граф Леонардо Нугарола) и Жигимонт (Сигизмунд Герберштейн). Именно трем последним был оказан особо пышный прием. Описание пути следования послов выглядит необычно. Их встречали вместо принятых двух целых четыре раза: сначала всех вместе «у болшие избы в сенех, как они взошли на лесницу з двора», затем, «как ступили с того места ступени две», «как взошли послы на переходы от болшие избы к середней избе» и, наконец, «как поступили мало по переходам». При этом обычное в таких случаях упоминание о паперти Благовещенского собора вообще отсутствует в описании, из чего, казалось бы, можно заключить, что послы поднимались по какой-то иной лестнице, возможно, мимо Грановитой палаты. Великий князь ожидал послов в «Середней избе».[55] Церемония более или менее повторилась при их прибытии позднее в тот же день к «столу»: вновь их встречали «у болшие избы в сенех как взошли на лесницу».[56] При следующем приезде их провели для переговоров с боярами в ту же Большую избу[57] (как уже говорилось, обычно в этих случаях послов отправляли с боярами в Набережную палату). Версия Бартенева на первый взгляд может показаться вполне убедительной. Отступления от сложившегося ритуала, в частности замена обычного места ведения переговоров – Набережной палаты – на иное, более парадное (по версии Бартенева, на Грановитую палату), можно было бы попытаться объяснить ссылкой на исключительно высокий ранг посольства, в котором, кроме посланцев польского короля Сигизмунда, участвовали представители императора и папы. То, что Грановитая палата здесь не названа своим именем, тоже вполне объяснимо. Впервые это привычное для нас название появляется в Посольских книгах лишь под 1557 г. при описании приема большого шведского посольства, происходившего 24 февраля этого года, точнее, последовавшего за приемом «стола».[58] Затем «стол» в Грановитой палате описывается 21 марта того же года (то же посольство),[59] 5 марта 1559 г. (прием литовского посланника Василия Тышкевича),[60] 10 мая 1588 г. (прием персидских послов Бутак-бека, Анди-бека и гилянского Хозя Асана),[61] 16 сентября 1594 г. (прием персидского посла Ази Хосрова) [62] и под 1600 г. (прием литовского посла Льва Сапеги; документ сохранился неполно и точная дата не устанавливается).[63] Во всех случаях в Грановитой палате происходил пиршественный «стол», сам же прием имел место в другом помещении. В летописях термин «Грановитая палата» использован несколькими годами ранее, чем в Посольских книгах, а именно при описании возвращения Грозного после Казанского похода. 8 ноября 1553 г. у царя «был стол» «в болшей полате в Грановитой, что от Пречистой с площади».[64] Приводимое дополнительное указание на месторасположение палаты можно рассматривать как косвенное подтверждение того, что название .Грановитая» было тогда новым и еще непривычным. Отсутствие в Посольских книгах более ранних упоминаний о Грановитой палате естественно наводит на мысль, что до того она называлась как-то по другому. Напомним также, что Грановитая палата фигурирует под именем Большой в летописной статье 6999 г.: «Того же лета Марко да Петр Антоний архитектон Фрязове съвершили блъшую полату князя великого на площади».[65]

Однако в изложении Герберштейна описанная выше церемония, относящаяся к его второму посольству, выглядит иначе и гораздо более обычно. По его версии, наиболее полно изложенной в немецком издании, послов «провели наверх рядом с церковью святого Михаила, которая стоит вплотную к лестнице. Там, где на ней площадка, находится дверь в церковь… Наконец нас проводили в другую палату (atrium), вдоль стен которой располагались князья… а оттуда — к покою (conclave) госуударя». [66] Ясно, что в этом отрывке речь идет об обычном пути послов от площадки перед Архангельским собором через Благовещенскую паперть. Поднимаясь по лестнице от Благовещения, послы должны были оказаться не перед Грановитой, а перед Набережными палатами, одну из которых, как мы уже видели, нередко именовали Большой. В этом случае естественно выглядит и сообщение о переговорах с боярами, происходивших именно в Большой избе, т. е. в обычно отводимом для этого месте — Набережной палате. Следует обратить внимание на то, что «Середняя изба», где послов ожидал великий князь и куда они шли по переходам, это явно не «Середняя набережная палата», а гораздо чаще упоминаемая в Посольских книгах Средняя, по другому названию — «Золотая государева палата», бывшая одним из наиболее обычных мест великокняжеских и царских приемов. Средней же Набережной в этом описании, по-видимому, соответствуют сени Большой палаты. Версия, вытекающая из рассказа Герберштейна, представляется более вероятной: она слишком хорошо совпадает с обычным посольским церемониалом, чтобы можно было счесть ее плодом недоразумения или забывчивости автора. Таким образом, можно заключить, что упоминаемая в соответствующей статье Посольских книг Большая изба действительно оказывается каменной палатой, хотя, по-видимому, и не той, о которой думал Бартенев.

Другое парадное помещение дворца, почти столь же часто фигурирующее в Посольских книгах, — Средняя, или Золотая, палата. Первое название, вероятно, определялось не ее размерами, которые были значительно меньшими по сравнению не только с Грановитой, но и с Большой Набережной палатой, а ее срединным положением между ними. Английский капитан Ричард Ченслер, которого царь принимал в Золотой палате, пишет, что «она невелика и гораздо меньше зал английского королевского величества», замечая по поводу названия «Золотая»: Не вижу… причин, почему бы ей так называться, ибо я видел много гораздо лучших, чем эта». Свою пренебрежительную характеристику он переносит и на дворец в целом: согласно Ченслеру, он «как по постройке, так и по внешнему виду и по внутреннему устройству далеко не так роскошен, как те, которые я видел раньше».[67] Почти в тех же словах отзывается о палате и о дворце и спутник Ченслера Климент Адамс.[68] Следует заметить, что совершенно иной тон имеют описания дворца, сделанные иностранцами, прием которых происходил в Грановитой палате, — индийским купцом и дипломатом Антонием Дженкинсоном,[69] Стефаном Гейсом, сопровождавшим императорского посла Николая Варкоча,[70] Акселем Гюльденстиерне, входившим в свиту герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского,[71] польскими шляхтичами Станиславом Немоевским[72] и Самуилом Маскевичем,[73] причем последний перенес название Золотой палаты на Грановитую. Особое впечатление производило на иностранцев обилие дорогой золотой и серебряной посуды, служившей не только по прямому назначению, но и в не меньшей степени для украшения помещения.

Дворец в 16 веке, реконструкция Д.Яковлева.

Более подробно вопрос о происхождении названия «Золотая палата» рассмотрен в статье коллектива авторов, посвященной новым исследованиям Кремлевского дворца и помещенной в настоящем сборнике.[74] Как бы то ни было, наличие в составе дворца палаты с таким названием, очевидно, призвано было претендовать на сопоставление с дворцом византийских императоров, также имевшим приемную Золотую палату, на что указал уже С. П. Бартенев[75] Упоминания о палате в Посольских книгах четко разделяются на два этапа. Вплоть до середины XVI в. она именуется почти исключительно Средней палатой (редко — избой) как при описании места приема, так и при топографическом обозначении пути следования послов и их встречи боярами.[76] Только два раза за весь ранний период встречается ее название как Золотой. При приеме 28 мая 1514 г. Турецкого посла Камала Феодорита «стол» был в середней полате золотой.[77] Литовский посол Ян Юрьевич Глебович также имел 6 марта 1542 г. «стол» в Золотой палате.[78] Последний раз палата упомянута как Средняя в сообщении о приеме литовского посланника Григория Викторина 9 октября 1556 г.[79] В следующий раз о ней говорится только в сообщении от 9 февраля 1561 г. при описании пути следования литовских послов Яна Шимкова и Яна Гайки, но теперь уже как о Золотой,[80] после чего это ее название становится единственно употребительным. Правда, о Золотой палате, как уже говорилось, писали несколько ранее Ричард Ченслор и Климент Адамс, побывавшие в Москве зимой 1553/54 г.
Как длительный перерыв в упоминании палаты Посольскими книгами, так и изменение ее названия, на наш взгляд, не случайны и, очевидно, связаны с проходившими в здании значительными работами. Дата окончания этих работ определяется появившейся на фасадах палаты под кровлей золоченой надписью: «В лето 7069 августа повелением благочестивого и христолюбивого царя и великого князя…» [81] Возможно, тогда же над дворцом появились «золотые крыши», о которых пишет посетивший Москву вскоре после этого Рафаэль Барберини (если только не допустить, что в действительности он имел в виду золоченые главы Благовещенского собора).[82] Таким образом, данные Посольских книг еще раз косвенно дополняют имевшиеся ранее известия о расширении и обновлении дворца в конце 1550-1560-х годов, когда, как известно, возникли отдельные хоромы царевичей Иоанна и Федора «нa взрубе», была выстроена церковь Сретения,[83] появились приделы над галереями Благовещенского собора.[84]

До сих пор не обращалось внимания на относящуюся к этому же времени перестройку еще одного сооружения, входившего в состав дворца. Известно, что на чертеже «Кремленаград» у входившей в дворцовый ансамбль церкви Рождества Богородицы показаны два симметрично расположенных придела. Сведения о них имеются в источниках XVII в. Один из них, посвященный Никите Переславскому, известен начиная с 1613 г., другой придел, Марии Магдалины, — с 1629 г.[85] Оба посвящения весьма знаменательны. Особое внимание почитанию Никиты Переславского характерно именно для царствования Грозного и выразилось оно, в частности, в поездке царя на богомолье в переславский Никитский монастырь и в строительстве там на его вклад монументального соборного храма. Царица Мария Темрюковна, по сообщению Лебедевской летописи, была крещена 20 июля 1561 г. во имя святой Марии Магдалины.[86] Таким образом, оба придела имеют достаточно точную хронологическую привязку и с уверенностью могут быть датированы первой половиной-серединой 1560-х годов. Следует также заметить, что после перестройки в 1515-1516 гг. Алевизом домовой Рождественской церкви с перенесением службы в верхний ярус вход в нее с женской половины дворца осуществлялся через примыкавшую к Постельным палатам галерею и служившую ее продолжением южную паперть. Пристройка придела с этой стороны перегородила бы прямое сообщение с жилой частью дворца, и это позволяет предположить, что, скорее всего, боковые приделы церкви Рождества, как и одновременно возникшие приделы другой домовой церкви — Благовещенского собора, тоже были поставлены над кровлей папертей.

Помимо самой Средней палаты в Посольских книгах встречаются упоминания о ее сенях в связи с описанием встречи прибывших послов боярами.[87] Старые планы показывают, что к середине XVIII в. средняя часть дворца, выходившая в сторону Соборной площади, состояла не из одной лишь Золотой палаты с сенями, но содержала и ряд других помещений. Попробуем разобраться в их системе. Против обращенной к площади Средней лестницы помещались сени, к югу от которых находилась сама Средняя, или Золотая, палата, а к северу — две палаты сравнительно меньших размеров, одна из которых заметно выдавалась за пределы ширины палаты и сеней в западную сторону. Обе северные палаты безусловно принадлежали первоначальному ядру дворца, о чем свидетельствуют остатки фасадной стены их подклетного этажа, обнаруженные при недавних исследованиях.[88] Часть квадратной Золотой палаты ко времени составления планов была отгорожена дополнительной стенкой, так что одно из трех существовавших в ее южной стене окон отошло к соседнему узкому помещению, но первоначальные габариты палаты хорошо прочитываются на планах. За сенями и за Золотой палатой показаны еще четыре небольших палатки, образующие вместе с четырьмя, описанными выше, общий прямоугольный абрис.

Наиболее подробно внутренняя планировка здания отражена в Дополнительной статье к чину бракосочетания Василия III. Из нее следует, что в сенях Средней палаты была расставлена почетная стража у четырех дверей: «в каменных сенех у дверей Середние полаты»; «да в каменных же сенех в дверех столовой избе»; «в других дверях в тех же сенех, против середние лестницы на площадь»; «к дверем из сеней в Западную палату». На первый взгляд кажется естественным, что двери в Западную палату должны были находиться на западной же стороне сеней, т. е. со стороны, противоположной входу в них от Соборной площади. Однако в действительности в этом случае речь шла о дверях, обращенных в северную сторону. Это, несомненно, следует из того, что еще один караул был выставлен «у дверей из Западные палаты на Постельное крыльцо, и у других дверей с Постельного крыльца на передние переходы» [89] Поскольку этот караул, как и другие, состоял всего из двоих бояр, то очевидно, что обе эти двери должны были находиться рядом. Постельное крыльцо (или Постельные переходы) примыкало к западной стене сеней Грановитой палаты. Как показывают обнаруженные следы поддерживавшего его свода,[90] оно имело в ширину более 5 м, и этого было достаточно для того, чтобы пройти с него не только в узкий проход между зданиями Грановитой и Средней палат, который вел на Передние переходы, но и в одну из палат, находившихся к северу от сеней. Назначение этой палаты (или одно из ее назначений) легко угадывается: через нее государь мог попадать из своих частных апартаментов в парадную приемную палату отдельным путем, минуя Соборную площадь и выходящее на нее Красное крыльцо. Подобный отдельный вход существовал, видимо, и для Грановитой палаты, сени которой имели с северной стороны дополнительный выступ, примыкавший к галерее, протянутой вдоль всего здания Постельных хором. Конечно, вызывает недоумение название «Западная», примененное к палате, в действительности занимавшей северо-восточный угол здания. Подобный тип названия вообще не характерен для старых текстов: в известных нам ранних описях строений, как правило, не приводятся названия помещений по странам света, если только речь не идет о церковных папертях или приделах. Заметим, что в русском языке одинаковое написание имеют три сходных, но разных по значению термина, происходящих соответственно от слов «запад», «западать» и «западня». В некоторых случаях слово «западный», или «западной», можно связать с понятием «запасть», «притаиться».[91] Кроме того, хотя в данном случае речь вряд ли может идти о чем-либо большем, чем случайное совпадение, все же можно напомнить, что Генрих Штаден при описании строений Кремлевского дворца приводит неправильную ориентацию по странам света, называя западным северное направление, что как бы сходится с определением, содержащимся в Дополнительной статье.[92] Что касается дверей в Столовую избу, то для них методом исключения остается возможным отвести лишь западную сторону сеней.

По-видимому, о той же палате, которая в 1526 г. была названа Западной, речь идет при описании посещения царя литовскими послами Юрием Александровичем Хоткевичем, Григорием Воловичем и писарем Михаилом Халабурдой (так в тексте), на этот раз под другим названием. В записи от 6 декабря 1563 г. сообщается, что «стол у Царя и Великого Князя был в проходной полате, в малой подписанной, что от царевых и Великого князя Постельных хором для того, что тогды у Царя и Великого Князя брата его князя Юрия Васильевича не стало».[93] Вероятно, именно этот текст имел в виду И. Е. Забелин, когда писал, что Проходной палатой называли сени Золотой Царицыной палаты, «потому что эти сени вели на Задний внутренний двор Постельных хором, на царицыну половину».[94] Однако слова «от постельных хором» в данном контексте не обязательно означают непосредственное соседство, но прежде всего ориентацию, что же касается названия «Проходная», то оно как нельзя лучше характеризует одну из основных функций этого помещения. 28 декабря царь во время посещения дворца теми же послами находился «в полате постельной и подписаной посторонь проходные полаты, в которой полате наперед того те ж послы у государя ели… И приехав послы вошли папертью и переходы в проходные сени от передние лесницы…».[95] Как видно на плане, у Проходной палаты не было собственных сеней, вернее, она имела общие сени с Золотой палатой, и поскольку послы шли именно в эту палату, то Проходными сенями здесь названы именно эти общие сени. Если же придерживаться точки зрения Забелина, отождествившего Проходную палату с сенями Золотой Царицыной палаты, то окажется, что у этих сеней появляются непонятные «вторые» сени, которым нет места на плане здания. При приезде тех же послов 4 января 1564 г. «государь сидел в комнате у проходные полаты».[96] Под «Постельной палатой» и под «комнатой» здесь, на наш взгляд, следует понимать одну и ту же более удаленную от входа северо-западную палату. Как видно, к этому времени Иван IV перенес свою частную резиденцию из Постельных хором в помещение рядом с Золотой палатой. О Проходной палате есть и более поздние сведения. 10 мая 1588 г. при встрече персидских послов Бутак-бека, Анди-бека и Хозя Асана, происходившей в Золотой палате, «в сенях и в проходной полате и по крылцу и по средней леснице были дворяне и дети боярские и приказные в золотном же платье… А как послы взошли на переходы, и встречали их ис проходные полаты на рундуке, вышед из дверей…».[97] Там же встречали в 1600 г. польского посла Льва Сапегу[98] и в 1608 г. польских же послов Миколая Олесницкого и Гонсевского. [99] Из сообщения 1563 г. следует также, что уже в середине ХVI в. расписаны были не только Золотая палата с сенями[100], но и меньшие палаты к северу от сеней. О Проходной палате сообщается и в летописном известии о пожаре 1571 г.: «А во Государевых полатах, в Грановитай и в Проходной и в Набережнай и в ыных полатах прутье железное толстое, что кладено крепости для на свяски, перегорели и переломалися от жару».[101] Последовательность перечисления пострадавших частей дворца также подтверждает, что Проходная палата должна была находиться где-то между Грановитой и Набережной.

Кремлевский дворец в конце 17 века. Реконструкция С.С. Подъяпольского. 

Есть еще один, правда несколько более поздний, но важный для нас источник, относящийся к комплексу Золотой палаты. В 1613 г. бояре сообщали вновь избранному царю Михаилу Романову, что для его приезда «хоромы изготовили тебе Государь мы, холопи твои, полату золотую, что от Благовещения к красному крыльцу, да от нее сени передние, полату переднюю, да две комнаты, где живал Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевичь всеа Русии, что слыл чердак Государыни Царицы Настасьи Романовны… и в них внутри все строение поделано на ново…».[102] Завершающая часть этого описания вполне приложима к показанным на плане четырем маленьким палаткам, объединенным сквозным проходом. Попытаемся понять, что означает термин «чердак Анастасии Романовны». Слово «чердак» появляется в русском языке во второй половине ХVI в. как заимствование из тюркских языков, в свою очередь восходя к персидскому, где оно обозначало «четыре арки». Этимологически оно тождественно гораздо более раннему слову «чертог», но по значению с ним не совпадало. Предполагается, что его первоначальное значение было «шатер», «беседка».[103] По Богоявленскому, чердаки делали из досок, реже из бревен. Они «всегда венчают здание, и надстроек над ними не бывает». Чаще всего чердаки устраивали над сенями, но иногда «чердак покрывал все здание». [104] Как полагал И. Е. Забелин, название «чердак Анастасии Романовны» происходит от того, что «наверху их [хором] высился ее терем». [105] Однако в тексте речь идет не о верхней надстройке, а о самих сенях, палате и комнатах, причем именно о всей группе помещений. Несомненно также, что в данном случае определение «чердак» относится к каменному сооружению, а не к деревянному, поскольку деревянная постройка, существовавшая при Анастасии Романовне, не могла пережить пожар 1571 г. Кроме того, как нам кажется, требует каких-то логических объяснений сохранение в этом названии памяти о царице Анастасии Романовне более чем через полвека после ее смерти. Вряд ли все это время помещения оставались без использования и не имели иного, более свежего в памяти, назначения. Поэтому напрашивается мысль о связи названия не вообще с пребыванием здесь царицы, но и с каким-то определенным, более конкретным, обстоятельством. Так, одной из возможных версий могло бы служить предположение о «чердаке» как о свадебной палате. Известны случаи обозначения в древнерусском языке понятия «брачная комната, спальня» этимологически сходным термином «чертог», но все же не «чердак ». [106] Есть и еще одно соображение против этой версии. О. А. Яковлева обратила внимание на устойчивый обычай устройства свадебного «сенника постельного» в подклете, зафиксированный в свадебных чинах 1571 г. (свадьба Иоанна IV с Марфой Собакиной, свадьба царевича Иоанна Иоанновича с Евдокией Сабуровой) и 1575 г. (свадьба Иоанна IV с Анной Васильчиковой).[107] То, что все эти свадьбы происходили не в Кремле, а в Александровой слободе, вряд ли имеет значение. Подтверждается это и дополнительной статьей к свадебному чину Василия III 1526 г. В ней также говорится о Сеннике, и хотя его местоположение не указано напрямую, но все же косвенно может быть локализовано. Судя по местам выставленных около Сенника караулов («у Спаса сидеть, не пропущать мимо сенник», «а у Рождества Пречистой на земле стеречь к сеннику ж»; в первом случае была также добавлена позднее зачеркнутая фраза: «А по конец погреба много стеречи к сеннику ж»[108]), помещение для новобрачных было устроено в северной части двора, причем не наверху, а в одном из помещений подклета.

Поэтому, как нам кажется, больше оснований считать причиной сохранения за группой помещений имени Анастасии Романовны то, что они были ею возведены, что могло произойти между 1546 и 1560 гг. Действительно, есть основания полагать, что эти палатки не существовали изначально, а были добавлены позднее. На наиболее точном из сохранившихся планов подклетного этажа, подписанном К. И. Бланком,[109] можно увидеть, что, в отличие от других, внешняя западная стена малых палаток опиралась не на сплошную стену подклета, а на столбы и местами на своды подклетных помещений, конфигурация которых никак не увязана с конфигурацией помещений верхнего этажа. Из этого можно сделать вывод не только о позднейшем происхождении палаток, но и о том, что перестройки в этой части здания, во всяком случае в уровне подклета, производились еще до их появления. Известно, что какие-то чердаки (неизвестно, каменные или деревянные) существовали примерно на том же месте уже в 1526 г.: в числе караульных постов, выставленных во время свадьбы Василия III, числится и такой: «от Столовой избы по крыльцу к Набережной полате и у дверей к чердаком».[110]

Сложнее всего разобраться с содержащимися в Посольских книгах указаниями на столовые и брусяные избы. Они встречаются в разных сочетаниях: «Брусяная изба», «Брусяная изба выходная», «Середняя изба брусяная», «Столовая изба брусяная», «Столовая изба». Кроме того, в огромном числе текстов та зала, в которой происходил прием послов государем, напрямую никак не названа, но косвенно о ней говорится как об «избе». Это отражено в формулировках типа «а как вошли в избу», «у дверей избных». Если предположить, что мы здесь имеем дело с обозначением разных деревянных построек, существовавших одновременно, то следовало бы признать, что они были весьма многочисленны и действительно придавали великокняжескому и царскому дворцу специфический характер русского хоромного строения. Однако вряд ли это так и, скорее, различия в названиях указывают на последовательно сменявшуюся терминологию, нередко относимую к одним и тем же элементам топографии дворцового комплекса. Поскольку в ранних сообщениях Посольских книг, как уже отмечалось, термин «изба» нередко применялся по отношению к каменным палатам, то можно было бы попытаться пойти несколько дальше и заметить, что и столь часто встречающийся в Посольских книгах термин «Брусяная изба», при всей кажущейся определенности, в действительности допускает различные толкования. Словарь русского языка XI-XVII вв. приводит для слова «брус» следующее основное значение: «бревно, опиленное или обтесанное на четыре грани; длинный четырехгранный кусок дерева, камня, металла». Но при этом даются и другие значения: «продолговатый, четырехгранный кусок чего-л.», «точильный камень» и «оружие, а также знак военачалия в виде каменной булавы, обтесанный углами».[111] Как видим, общей объединяющей характеристикой для всех смысловых оттенков выступает не материал, а форма. Более того, цитируемые в словаре тексты, иллюстрирующие брус как обтесанное бревно, не восходят ранее последней четверти XV в. Это известный летописный рассказ о том, как Аристотель Фьораванти разбивал тараном стены рухнувшего Успенского собора, и Библия Геннадия 1499 г. Между тем тексты, говорящие о брусе как о камне, имеют значительно более раннюю дату. Так, «брьселие» в значении «кирпич» применено в тексте Шестоднева Иоанна ексарха Болгарского (список 1263 г.). Не менее примечателен текст из описания Константинополя начала XIV в. (список середины XVI в.): «Есть пред церковью чаша камена велика на столпе, а над чашею те[ре]мецъ свинцом побит; межю столповъ брусием каменым огорожена, по брусью вырезаны еуангелисты, и апостоли и столпы с вырезы».[112] Если в дальнейшем термин «брус» и стал преимущественно употребляться по отношению к отесанному на четыре грани бревну, то это не исключало и его использования для обозначения правильно ограненного камня. Л. В. Даль дает такие определения для слова «брус»: «долгий четырехгранник; длинное шестистороннее тело; дерево, камень, железо, обделанное на четыре грани, не считая двух торцевых». Он приводит выражение «брусить камень», т. е. ломать, выламывать из горы в брусьях.[113] Термин «брусчатка» и сейчас применяется для обозначения мощения, выполненного из ограненных гранитных камней, причем лишь слегка удлиненной формы. Таким образом, для текстов начала XVI в. нельзя исключить возможности трактовки слова «брус» не только как ограненного бревна, но и как ограненного камня. И если применение С. П. Бартеневым к Грановитой палате термина «Большая изба» оказалось ошибочным, то не могло ли к ней относиться определение «Брусяная изба», которое в этом случае передавало бы ее наиболее заметную характеристику — обработку фасада бриллиантовым рустом? В этом случае мы получили бы какое-то объяснение того кажущегося странным факта, что на протяжении нескольких десятилетий из посольского ритуала полностью выпадает главная парадная палата великокняжеского дворца — Грановитая.

Хотя постановка такого вопроса в принципе правомерна, ответ на него следует давать с большой осмотрительностью, по возможности полно привлекая для этого все имеющиеся источники, и прежде всего, конечно, материалы Посольских книг. Термин «Брусяная изба» без дополнительной уточняющей характеристики встречается в них несколько раз, причем в относительно ранний период. При этом обычно речь идет о происходившей в «избе» официальной церемонии: в декабре 1508 г. о приеме крымских послов и царевича Абдыл-Летифа, который в торжественной обстановке «давал шерть» (приносил присягу) великому князю,[114] 1 января 1520 г. о приеме прусского посла Мельхиора Рабенштейна, [115] 17 августа 1536 г. о приеме литовского посла Никодима Яновича Техоновского,[116] 14 января и 16 февраля 1537 г. (в этот день прием только предполагался) [117] и 6 марта 1542 г.[118] о приемах литовского посла Яна Юрьевича Глебовича. При этом в первом сообщении о приеме Яна Глебовича место приема обозначено как «Брусяная изба выходная». Но уже со следующего года входит в употребление термин «Столовая брусяная изба», иногда в сокращенной формулировке как «Столовая изба». Правда, название «Столовая изба» встречается уже в Дополнительной статье 1526 г., но в Посольских книгах о ней долгое время умалчивается, что, возможно, указывает на приобретение ей с 1540-х годов какой-то новой функции. Впервые название «Столовая брусяная изба» встречается при описании состоявшегося 22 января 1543 г. приема литовского посланника Станислава Петряшевича.[119] С этого момента прежний термин «Брусяная изба» без добавления слова «Столовая» уже больше не встречается в записях Посольских книг. Есть, правда, один случай обозначения ее не как избы, а как «Столовой полаты брусяной».[120]

Место расположения Столовой избы достаточно четко локализуется. По определению И. Е. Забелина, она стояла позади Средней палаты против алтарей церкви Спаса на Бору.[121] На схематическом плане великокняжеского дворца, приводимом С. П. Бартеневым, она также помещена за Золотой палатой, около ее юго-западного угла. Напомним также, что ее расположение за Средней палатой подтверждается указанием Дополнительной статьи 1526 г. о наличии в сенях перед палатой дверей, ведущих к Столовой избе. О местоположении Столовой избы косвенно свидетельствуют и Посольские книги. В них, в частности, сообщается, что 6 июня 1566 г. при встрече следовавших в Столовую избу литовских послов Юрия Александровича Хоткевича, Юрия Васильевича Тишкевича и писаря Михаила Гарабурды «в столовой избе и в сенех и по крылцу, меж набережные полаты и золотые полаты, дворяне сидели в золотном платье».[122] Таким образом, вход в Столовую избу, которым следовали послы, замыкал пространство между Набережной и Средней палатами. Генрих Штаден в своем описании дворца называет это пространство «площадкой перед палатой великого князя, в которой он обычно обедает». Очень важно для нас его указание, что «палата великого князя (по контексту можно понять, что речь идет именно о Столовой палате. — С. П.) была деревянной постройки». Между приводимыми им в этом отрывке обозначениями Столовой избы и Набережной палаты есть и терминологическое различие («Sahl» и «Pal1ast»).[123] Более поздние известия, приводимые И. Е. Забелиным, также подтверждают, что это было деревянное сооружение. На изображениях «Книги об избрании на царство Михаила Романова» за Средней Золотой палатой показано несколько высоких тесовых кровель, очевидно принадлежащих деревянной постройке.[124]

Понималось ли под терминами « Брусяная изба» и «Столовая брусяная изба» одно и то же помещение? Наиболее бесспорной кажется идентичность определений «Брусяная» и «Брусяная Столовая изба» для сообщений второй половины 1530-х и начала 1540-х годов, даты которых близко соприкасаются. Косвенно это подтверждается и текстом некоторых записей. Так, 17 августа 1536 г. бояре встречали польского посла Никодима Техновского, следовавшего во дворец обычным путем через Благовещенскую паперть, «у угла середние полаты, как поворотити к сенем брусяной избы».[125] Для того чтобы идти в Среднюю или в Грановитую палату, послам не надо было куда-либо поворачивать, что позволяет заключить, что помещение, названное Брусяной избой, помещалось в глубине площадки, там же, где позднее находился вход в Столовую избу. Казалось бы, что в отношении известий 1508 и 1520 гг. мы не можем быть настолько же твердо уверены, что в них идет речь о той же самой части дворца, что и в позднейшее время, поскольку терминология ранних записей Посольских книг обладает отличиями, и в частности как раз в смысловом оттенке термина «изба». Однако и здесь знакомство с текстом уже упоминавшегося нами сообщения от 23 августа 1520 г., скорее, говорит не в пользу отождествления Брусяной избы с какой-либо из известных нам каменных палат. В нем одновременно говорится и о приеме послов в Брусяной избе, и о встрече их боярами «промеж болшие полаты и середние»,[126] т. е. речь как бы идет о заведомо разных частях дворца. Поэтому вопрос об очень раннем, чуть ли не изначальном сосуществовании в дворцовом комплексе 1499-1508 гг. каменных и деревянных частей приходится решать, скорее, в положительном смысле, хотя, строго говоря, он продолжает оставаться открытым.

Казалось бы, что само название Столовой палаты, равно как и свидетельство Генриха Штадена, вполне четко очерчивает ее функцию. Однако в действительности дело обстоит сложнее. Из 94 случаев прямого упоминания Столовой избы (не говоря о неопределенном косвенном указании на вход послов в некую избу) только 20 раз речь идет о происходившем там пиршестве. При этом не известно ни одного случая, чтобы церемония официального приема устраивалась в другом помещении, а в Столовой избе был только «стол». Зато можно назвать примеры, когда официальная часть происходила в Столовой палате, а «стол» переносился в Золотую (6 марта 1542 г.,[127] 6 июня 1566 г.[128]) либо в Грановитую (24 февраля 1557 г.,[129] 5 марта 1559 г.[130]) палаты. Кроме того, имеются основания говорить о существовании более широкого обычая проведения официальных приемов в столовых избах или палатах, не обязательно привязанного к Кремлевскому дворцу. Об этом свидетельствуют те немногочисленные записи, которые фиксируют приемы послов царем во время его пребывания вне Москвы. Так, 13 июня 1563 г. царь принимал литовского посланника Юрия Быковского в Александровой слободе в Столовой избе. При этом переговоры с боярами, неизменно проводившиеся в Москве в Набережной палате, происходили «в шатрах на лугу, пониже плотины».[131] 27 июня 1576 г. царь принимал шведского посла Ивана Скалма в с. Братошке, в Столовой избе.[132] Кроме того, из текста Посольских книг следует, что некоторые литовские послы (по-видимому, лица православного вероисповедания) испрашивали у царя разрешение на посещение митрополита. 31 января 1555 г. митрополит принимал у себя Юрия Васильевича Тишковича. Как сообщают Посольские книги, «митрополит к тому дни велел у себя пристроити полату столовую, где у него быти посланнику».[133] При последующем его посещении, состоявшемся 5 февраля, «митрополит сидел у себя в столовой полате».[134] Все это позволяет видеть в Столовой избе или Столовой палате прежде всего парадное приемное помещение, своего рода тронную залу, а в ее названии угадывать отголосок другого, древнего, значения слова «стол» как «престол» (княжеский, отчий стол).

Будучи деревянной постройкой, Столовая палата, естественно, не могла пережить больших московских пожаров, таких как пожары 1547 или 1571 г. Несомненно, что она неоднократно возобновлялась, сохраняя лишь некоторые свои наиболее существенные черты. При этом могли существенно изменяться и сами ее габариты. На такую мысль наводит чрезвычайная запутанность планировки каменной подклетной части дворцовых строений, примыкавших с западной стороны к комплексу Государевой Золотой палаты, как она показана на чертеже К. И. Бланка. Скорее всего, запутанность и нерегулярность явились следствием многочисленных перестроек, связанных с коренными переделками стоявших наверху деревянных сооружений. Возобновления Столовой палаты не всегда были связаны с уничтожавшими ее пожарами. С этой точки зрения вряд ли можно считать случайным внезапное изменение в 1543 г. более раннего термина «Брусяная изба» с включением в него слова «Столовая», сразу же закрепившимся как обязательная дополнительная характеристика. Стоит напомнить, что 1543 г. — это год вступления Ивана IV в совершеннолетие, ознаменовавшийся не только концом периода боярского правления и казнью Андрея Михайловича Шуйского, но и возобновлением каменного строительства в Москве (завершение заложенной еще в 1532 г. церкви Воскресения).[135] Нельзя исключить и возможности проведения тогда же каких-то строительных работ в великокняжеском дворце. Об одной из перестроек Столовой избы мы располагаем документальным свидетельством. Сообщается, что прием литовского посланника Григория Викторина 7 октября 1556 г. происходил в «Середней полате …того для, что избу столовую в то время делали».[136] Последний перед этим прием в Столовой избе имел место 7 февраля 1556 г. (литовский посол Степан Федорович Збаражский),[137] а первый последующий — 24 февраля 1557 г. (шведские послы Стен Ериксон, архиепископ Упсальский Лаврентий и др.).[138] Из этого можно заключить, что в 1556 г. Столовая изба была обновлена либо полностью перестроена.

Обычно о том, как выглядела Столовая изба, принято судить по миниатюре 1670-х годов из «Книги избрания», на которой просматривается лишь верх самой избы или ее сеней, поднимающийся над крышей Золотой палаты. В этом изображении угадывается считающийся традиционным тип русских деревянных хором с высокими кровлями. Однако не следует забывать, что здание, фигурирующее на этой миниатюре, — значительно более поздняя постройка, возведенная в 1651 г. с участием приезжего инженера и полковника Густава Декенпина.[139] То, что Столовая изба царя Алексея Михайловича по своему общему характеру не слишком сильно отличалась от деревянного дворца, построенного им же в дворцовом селе Коломенском, не должно нас удивлять. Совершенно иной образ этой части дворца дает его более раннее изображение на плане «Кремленаград». Блок помещений, включающий Золотую палату, показан на нем таким образом, что читается его западный фасад, обращенный к церкви Спаса на Бору, где, по всем данным, и помещалась Столовая изба. Нижний этаж этого здания представляет собой сплошную аркаду на сравнительно тонких столбах, по-видимому, сходную с той, следы которой обнаружены у северного «Постельного» корпуса дворца.[140] Второй этаж выведен под один карниз и перекрыт сплошной низкой кровлей, и лишь в двух местах над ней как бы вторым планом возвышаются более высокие кровли, скорее всего, обозначающие Грановитую и Золотую палаты, а также не то шатровые кровельки сеней, не то дымники с пирамидальными навершиями. Более отчетливо показаны дымники у некоторых других представленных на плане зданий царского и так называемого Старого государева дворов, но нигде за их пределами. Стоит вспомнить, что тип дымника с кирпичной шатровой кровелькой, столь характерный для русских палат XVII столетия, хорошо известен в архитектуре Италии и представлен, в частности, у позднеготических монастырских келий Чертозы около Павии. Весьма вероятно, что он впервые был применен в Москве при возведении великокняжеского дворца, который во многом служил образцом для последующего каменного палатного строительства. Нет на этом изображении и чего-либо, что могло бы ассоциироваться с термином «чердак» в том значении, которое придавали ему Забелин и Богоявленский. Не менее важно и расположение Столовой избы за или, что не менее вероятно, над аркадой. Возможно, что именно необходимость поставить Столовую избу или палату не на массивную двухметровую стену подклета, как в других частях дворца, а на менее надежное основание и привело к выбору для нее деревянной конструкции. Другим возможным мотивом обращения к дереву, на который указывал еще И. Е. Забелин, можно считать учет суровых климатических условий и трудность отопления в зимнее время больших каменных зданий. Значение этого фактора подтверждается записями Посольских книг о приемах, происходивших в зимнее время. Так, 6 марта 1542 г. во время происходившего в Брусяной избе приема литовского посольства, возглавляемого Яном Глебовичем, «князь великий велел им сести на скамье; а скамья поставлена поближе к печи».[141] То же говорится о приеме большого литовского посольства в январе 1549 г.[142]

Как выглядела Столовая изба в ее первичном варианте, вряд ли станет возможным узнать хоть сколько-нибудь точно. И все же представляется весьма вероятным, что по своему облику она гораздо больше, чем это принято считать, приближалась к соседним каменным палатам. По-видимому, не случайно при всех перестройках Столовая изба продолжала оставаться брусяной. Можно предполагать, что замена обычного круглого леса брусьями была вызвана желанием придать Столовой избе вид каменного здания. Насколько редкой была такая конструкция, показывает свидетельство Станислава Немоевского, что даже двор Лжедмитрия, убранный в польском вкусе, был выстроен из круглого дерева.[143] В этом плане представляется знаменательной характеристика, которую дает Писцовая книга Можайска 1595-1598 гг. деревянной Успенской церкви «дубова, брусеная, на каменное дело». Соображения, высказанные В. И. Шередегой о связи брусяной конструкции этого храма образом «каменного дела», представляются вполне резонными.[144] Следует также привести следующий рассказ из записок Heмоевского за полную точность которого, правда, трудно поручиться: «Никому не дозволено строить себе избы из тесаного дерева. При великом князе Иване один боярин, будучи послом в Польше, присмотрелся там к нашим постройкам и по возвращении приказал было строить избу из тесаного дерева. Когда узнал об этом великий князь, он приказал народу весь этот дом разметать, предварительно вымазавши его грязью».[145] Все сказанное вместе позволяет сделать вывод о необычности здания Столовой брусяной избы, для характеристики которой весьма рискованно было бы привлекать какие-либо аналогии известных нам по старым изображениям русских деревянных хором.

Эта необычность дополнялась еще одной ее особенностью, а именно размерами. Антоний Дженкинсон в 1559 г. был свидетелем того, как после обряда водосвятия, «когда все кончилось, царь возвратился во дворец и отправился обедать при свечах в деревянном доме, прекрасно позолоченном. Обедало свыше 300 иностранцев».[146] Вряд ли приходится сомневаться, что речь здесь идет о Столовой брусяной избе, как выше говорилось, заново перестроенной незадолго до этого. В более ранний период Столовая палата вряд ли могла быть столь же обширной, так как в этом случае вся группа помещений, названная «чердака Анастасии Романовны», осталась бы без естественного света.

До нас дошло одно относительно подробное описание, которое почти наверняка должно быть отнесено к Столовой избе Кремлевского дворца. Исследователи русского зодчества обычно обходят его своим вниманием. Оно принадлежит некому Урух-беку, известному под именем Дон-Хуана Персидского. Урух-бек входил в свиту персидского посла Хусейн-Алибека, направленного в Москву в 1599 г. шахом Аббасом. Обратный путь посольства пролегал через Архангельск, Западную Европу, и в частности Испанию, где Урух-бек принял католичество и получил новое латинизированное имя.[147] К сожалению, в опубликованных материалах Посольского приказа рассказ о приеме посольства Хусейн-Али-бека Борисом Годуновым отсутствует, но по другим близким по времени сообщениям мы можем заключить, что он мог происходить либо в Золотой палате (что текст описания исключает), либо в Столовой брусяной избе. То здание, которое видели послы шаха Аббаса, не могло восходить к более раннему времени, чем 1570-е годы, когда дворец восстанавливался после сожжения Москвы Девлет-Гиреем. Вот как характеризует автор место приема: «Палата так велика, что от самых дверей с трудом различишь, что делается в конце ее. Она построена в виде галереи или нефа церковного и, как мы сказали, весьма длинна; ее своды и фонари поддерживаются через известные промежутки 40 деревянными золочеными колоннами, украшенными резьбой в виде крупных листьев и иных орнаментов; толщина колонн такова, что 2 человека с трудом могут ее обхватить. Подойдя к концу приемной палаты, мы увидели царя, который сидел на кресле, возвышавшемся на несколько ступеней; массивное кресло было из золота и обложено прекраснейшими камнями… В промежуток между уходом и возвращением царя поставили столы, и царь сел кушать и нам всем велел сесть…»[148] Во всем повествовании Дон-Хуана много преувеличений и вообще деталей, способных вызвать недоверие к рассказу. Надо также учесть, что запись была сделана не по свежим следам, а по воспоминаниям, и что перевод цитированного отрывка был выполнен С. И. Соколовым не с персидского оригинала, а с испанского перевода, изданного в Вальядолиде в 1604 г. и перепечатанного в берлинском издании 1854 г. Таким образом, он представляет собой двойной перевод. Но вряд ли было бы правильно отвергать это сообщение целиком как плод фантазии его автора. Пространство за зданием Золотой палаты, освободившееся после разборки в 1681 г. последней деревянной Столовой избы и перенесением Столовой в здание Набережной палаты,[149] судя по планам XVIII в., было очень обширным, особенно в длину – примерно 38 х 10 м. Это очень близко к размерам большой залы одного из наиболее пышных дворцов, возведенных итальянскими мастерами за пределами своей родины – дворца Матьяша Корвина в Буде (40 х 12 м). Л. Геревич характеризует ее как столовую и залу заседаний («dining hall and conference room»).[150] По площади это мало отличается и от Грановитой палаты. Даже с учетом вероятности размещения в этих пределах не только самой Столовой, но и сеней (правда, сени могли выступать в сторону площадки между Средней и Набережной палатами), это оправдывает сравнение ее интерьера с церковным нефом, особенно при наличии большого количества (хотя все же вряд ли 40) столбов. Украшение же массивных столбов богатой золоченой резьбой представляется вполне правдоподобной деталью. Таким образом, речь идет об обширной и роскошно убранной приемной зале, и пусть нас не обманывают ложные ассоциации, вызываемые привычным для нас и кажущимся по значению словом «изба». Любые аналогии с парадными помещениями дворца Алексея Михайловича в Коломенском, традиционно состоявшими из отдельных клетей, тоже представляются здесь неуместными. Ни одна даже самая большая рубленая клеть обычной конструкции не могла иметь такой вместимости.

Как мы видели, сохранившиеся письменные источники содержат не только описание парадной части дворца, связанной с посольским церемониалом, но и целый ряд косвенных, а иногда прямых сведений о происходивших переделках и перестройках. Некоторые их них имели место, видимо, на очень ранней стадии, когда за Средней, или Золотой, палатой появилась Столовая изба, однократно возобновлявшаяся. Тогда же были перестроены входившие в состав дворца церкви Рождества Богородицы (1515-1516)[151] и Спаса на Бору (1527).[152] Наиболее значительные работы производились в царствование Грозного, точнее в 1550-1560-е гг. Они не ограничились устранением разрушений, причиненных страшным пожаром 1547 г., но явно преследовали цель расширения и украшения царской резиденции. Помимо возведения целого ряда новых построек весьма основательной переделке подвергся центральный блок дворца с Золотой палатой. Возобновлена была сама палата, при этом основные ее помещения украшены стенописями. Правда, информация об этом в посольских книгах середины XVI в. отсутствует, и узнаем мы об этом из других источников; лишь о наличии росписей в примыкающих к Золотой палатах – Проходной и Постельной – сообщается в упомянутых уже сообщениях 1563 г. Вероятно, этому же периоду следует отнести пристройку к западной стороне корпуса четырех небольших палаток, придавшую его плану единый прямоугольный абрис, а также переделку наново Столовой брусяной палаты. О том, какое значение придавалось переустройству комплекса Золотой палаты, красноречиво говорит размещение под ее кровлей торжественной памятной надписи, сходной с теми, которые в эти же годы появились у вновь созданных монументальных храмов — в интерьере центрального столпа Покровского собора на Рву[153] и под кровлей Борисоглебского собора в Старице.[154] Значительные поновления коснулись и двух домовых храмов — Благовещенского собора и церкви Рождества Богородицы, в 1560-е годы обнесенных приделами.

У нас меньше прямых указаний на работы, производившиеся во дворце после другого страшного пожара 1571 г., видимо, в основном уже при Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове. Из сообщения Арсения Елассонского мы знаем, что царь Борис «в большом дворце внутренние палаты золотые расписал живописью».[155] Наличие росписей в Грановитой палате подтверждается свидетельствами Гюльденстиерна, Лунда и Вебера, а также Станислава Немоевского и Самуила Маскевича, побывавших в Москве в первое десятилетие XVII в.[156] В посольских книгах конца XVI – начала XVII в. как о подписных говорится о Средней Золотой палате (под 1588,[157], 1600,[158] 1602[159] и 1608[160] гг., Большой Грановитой палате (1594[161]) и, как уже говорилось, о Набережной (Ответной) палате (1588).
С. П. Бартеневу принадлежит очень красочная характеристика судьбы Кремлевского дворцового комплекса в XVI-XVII вв.: «Можно безошибочно сказать, что лишь только итальянский зодчий, свершив свое дело, отошел в сторону, на его место стал русский плотник, и деревянные пристройки с надстройками начали постепенно облеплять каменный остов дворца».[162] Думается, что все же, несмотря на многочисленные и почти непрерывные поновления, тот образ великолепной каменной резиденции, выстроенной на европейский манер, который отражен в ранних источниках, для дворца московских государей долгое время оставался преобладающим. Переделки и добавления, даже в тех случаях, когда они по каким-либо причинам выполнялись из дерева, имели подчиненный характер, либо в том или ином виде имитировали формы каменной архитектуры. Лишь по отношению к XVII в., когда появились Теремной дворец, дворцовые церкви, висячие сады и многие другие сооружения, когда над Столовой избой были устроены высокие фигурные кровли, можно с уверенностью говорить о коренных изменениях общего характера дворцового комплекса.

 

Примечания

1 Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 132 (далее — Герберштейн, 1988).

2 «Nel la qual е’ vn Castello di pietre fabricato gia’anni cinquanta рег alcuni Italiani, che mando’ а Tempi nostri а’ compiacenza di quel prencipe, 1’illustrissimo Lodouico Duca di Milano sotto la forma del Castello,o’ Rocca di essa Citta’ di Мilano munitissimo, & forte,nel quale ui е’ vn palazzo medesimamente di pietra per habitatione, & residentia del Prencipe; ui е’ аnсо chiesa di pietra, nella quale si celebrano i diuini office, & in tutto lo stato, quantonqi grandissimo, non si troua se non vn’altra Chiesa di pietra, & quatro, ouero cinque case dai medesimi Italiani fabricate…»
(В нем находится каменный Замок, выстроенный лет пятдесят назад некими итальянцами, которых в наше прислал из любезности к этому князю почтеннейший Лодовико герцог Миланский, в форме замка, или цитадели этого города Милана, укрепленный и твердый, в котором находится дворец, также каменный, для проживания и резиденции князя. Есть также каменная церковь, в которой совершаются богослужения, и во всем государстве, как оно ни обширно, находятся разве что еще одна каменная церковь и четыре или пять домов, возведенных теми же итальянцами) . См.: Trattamento di расе tra il serenissimo Sigismondo Re’ di Polonia, et gran Basilio, Prencipe di Moscouia, hauuto dalli illustri Signori, Frances. da Collo, Саuаlliег, Gentil’huomo di Conegliano, Et Hantonio de Conti Caualliег, Gentil’huomo Padouano, Oratori della Maesta’ di Massimilian, Primo Imperatore l’anno 1518. Scritta рег lo medesimo Sig. Саuаlliег Francesco Соn la relatione di quel viaggio, & di quei paesi settentrionali, De’ Monti Riphet, & Hiperborei, Della vега origine del Fiume Tanai, & della Palude Meotide, Tradotto di Latino in Volgar. Padoa, 1608. F. 51г-51v.

3 Руднев Н. Статистико-географическое описание Российского государства в начале XVI столетия (взятое из сочинения Нейгебауера, под названием «Moscovia, hoc esti de origine, situ, regionibus, moribus, religione ас Reepublica Moscoviae» // ЖМНП. 1836. № 9. С. 607.

4 Из рассказов Дон-Хуана Персидского: Путешествие персидского посольства через Россию от Астрахани до Архангельска, в 1599-1600 гг. // ЧОИДР. 1899. Кн. 1, ч.III: Материалы иностранные. С. 13.

5 Петр Петрей из Эрлезунда: История о великом князе Московском, происхождении Великих Князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, и о московских законах, нравах, правлении, вере и обрядах. М., 1867. С. 3.

6 Книга Степенная царского родословия // ПСРЛ.
СПб., 1913. Т. XXI, ч. 2. С. 554, 585.

7 3а6елин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. Кн. 1: Государев двор, или дворец. М., 1990. С. 72 (далее — 3а6елин, 1990).

8 3а6елин, 1990. С. 66—72.

9 См. статью С. С. Подъяпольского, Г. С. Евдокимова, Е. И. Рузаевой, А. В. Яганова, Д. Е. Яковлева. «Новые данные о Кремлевском дворце рубежа XV-XVI веков» в наст. изд.

10 3а6елин И. Е. Дворец Московских князей до Петра Великого // Москвитянин. 1849. Апр.; Он же. Теремный дворец в Московском Кремле // Рихтер Ф. Ф. Памятники древнего русского зодчества, снятые с натуры и представленные в планах, фасадах, разрезах, с замечательнейшими деталями украшений каменной высечки и живописи. М., 1850. Тетр. III. С. 10-27 (далее — 3а6елин, 1850); Он же. История г. Москвы. М., 1902; 3а6елин, 1990.

11 Бартенев С. П. Московский Кремль в старину и теперь. М., 1916. Т. 2. С. 103 (далее — Бартенев, 1916).

12 Патриаршая, или Никоновская, летопись // ПСРЛ.
СПб., 1901. Т. ХII. С. 219, 231.

13 Там же. С. 249; Cazzola Р. Mastri Friazy di origine piemontese аl Cremlino di Mosca // Bollettino della Societa’ piemontese di bеllе arti. Nuova serie. Annо XXX-XXXI. 1976-1977. Р. 94-95; Подъяпольский С. С. Итальянские строительные мастера в России по данным письменных источников (опыт составления словаря) // Реставрация и архитектурная археология: Новые материалы и исследования. М., 1991. С. 222-223, 226, 232-233.

14 Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания // АЕ за 1962 г. М., 1963. С. 444.

15 3а6елин, 1850. С. 21; 3а6елин, 1990. С. 76-77; Бартенев, 1916. С. 106.

16 См. примеч. 9.

17 Цит. по: Иностранцы о древней Москве: Москва XV-XVII веков. М., 1991. С. 93.

18 Памятники дипломатических сношений Московского государства с польско-литовским. Т. I. СПб., 1882 (Сб. РИО. Т. 35); Там же. Т. II. СПб., 1887. (Сб. РИО. Т. 59); Там же. Т. III. СПб., 1892. (Сб. РИО. Т. 71); Там же. Т. IV. СПб., 1912. (Сб. РИО. Т. 137); Памятники дипломатических сношений Московского государства с Англией. Т. 11. СПб., 1883. (Сб. РИО. Т. 38); Памятники дипломатических сношений Московского государства с немецким орденом в Пруссии. СПб., 1887. Сб. РИО. Т. 53; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею. СПб., 1895. Т. II. (Сб. РИО. Т. 95); Памятники дипломатических сношений Московского государства с Швецией. СПб., 1910. (Сб. РИО Т. 129); Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. I: Царствование Федора Иоанновича. СПб., 1890. (Тр. Вост. отд. Императорского Русского археологического общества. Т. XX).

19 Сб. РИО. Т. 35. Предисл. С. V.

20 Юзефович Л. А. Русский посольский обычай XVI века // ВИ. 1977. № 8; Он же. Из истории посольского обычая конца XVI – начала XVII в. (Столовый церимониал Московского двора) // Ист. Зап. 1977. № 98.

21 Бартенев, 1916. С. 101 – 102.

22 Дворцовые разряды, по Высочайшему повелению изданные II-ым отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии. СПб., 1851. (Т. 2: Дополнения к тому III-му Дворцовых разрядов. СПб., 1854).

23 ДАИ. СПб., 1846. Т. 1. С. 21-22.

24 Сб. РИО. Т. 35. С. 635.

25 Там же. Т. 95. С. 19.

26 Там же. С. 96.

27 Там же. Т. 35. С. 699, 760, 816; Т. 59. С.560, 566, 594, 600; Т. 71. С. 26, 166, 197,332,349, 578.

28 Там же. Т. 59. С. 149, 300; Т. 71. С. 149.

29 Научно-исследовательский музей Академии Художеств. А 25936. Чертеж опубл.: Памятники архитектуры Москвы: Кремль. Китай-город. Центральные площади. М., 1982. С. 43. Наиболее четкое воспроизведение фрагмента этого чертежа приведено в изд.: Архитектор Дмитрий Васильевич Ухтомский: Каталог/Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева. М., 1973. С. 63.

30 ГИМ, ИЗО. № 48289/Р-8058, 48289/Р-8059.

31. Сб. РИО. Т. 35. С. 760.

32 Там же. С. 515.

33 Там же. Т. 59. С. 102, 161, 298.

34 3а6елин, 1990. С. 95.

35 Сб. РИО. Т. 38. С. 85.

36 Там же. С. 134; Т. 137. С. 55, 464, 477, 541, 552, 644, 660, 684; Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. С. 134.

37. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1 С. 135.

38 Сб. РИО. Т. 95. С. 96; Т.

39 Там же. С. 96; Т. 129. С. 32; Т. 71 С. 166; Т. 137. С. 54.

40 Там же. Т. 35. С. 673; Т. 59. С. 46, 69, 89, 161, 266, 269, 278, 301, 398, 401, 404, 491, 495, 570; Т. 71. С. 33, 40.

41 Богоявленский С. К. Дворовые деревянные постройки XVII века // Богоявленский С. К. Научное наследие: О Москве XVII века. М., 1980. С. 203 (далее — Богоявленский, 1980).

42 Сб. РИО. Т. 59. С. 149, 288; Т. 129. С. 40.

43 Там же. С. 300.

44 Там же. С. 390.

45 Там же. Т. 129. С. 32.

46 Там же. Т. 71. С. 580.

47 Там же. Т. 59. С. 81.

48 Там же. С. 88.

49 Книга посолькая метрики Великого княжества Литовского, содержащая в себе дипломатические сношения Литвы в государствование короля Сигизмунда-Августа (с 1545 по 1572 г.). М., 1845. Кн. 1. С. 31.

50 Там же. С. 123.

51 3а6елин, 1990. С. 98.

52 Словарь русского языка XI – XVII вв. М., 1979. Т. 6. С. 92-94.

53 Польско-русский словарь. М., 1989. С. 118; Черных П. Я. Историко-этимологический словарь русского языка. М., 1994. Т. I. С. 338 (далее – Черных, 1994).

54 Бартенев, 1916. С. 103.

55 РИО. Т. 35. С. 714.

56 Там же. С. 717.

57 Там же. С. 718.

58 Там же. Т. 129. С. 25.

59 Там же. С. 41.

60 Там же. Т. 59. С. 566.

61 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1. С. 127.

62 Там же. С. 201.

63 Сб. РИО. Т. 137. С. 55.

64 Патриаршая, или Никоновская, летопись //ПСРЛ. СПб., 1904. Т. XIII. С. 227; Летописец начала царства // ПСРЛ. М., 1963. Т. XXIX. С. 115; Александро-Невская летопись // Там же. С. 210.

65 Летопись по Воскресенскому списку // ПСРЛ. СПб., 1859. Т. VIII. С. 222.

66 Герберштейн, 1988. С. 212.

67 Ченслор Р. Книга о великом и могущественном царе России и князе Московском, о принадлежащих ему владениях, о государственном строе и о товарах его страны, написанная Ричардом Ченслором // Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. Л., 1938. С. 57-58. Цитированный фрагмент приводится поправкой Ю. В. Готье. В подлиннике говорится не о «Золотой палате», а о «Золотом дворце». Однако надо думать, что речь действительно идет о той части дворца, которая называлась Золотой палатой.

68 Цит. по: Иностранцы о древней Москве. С. 38-39.

69 «Царь обедал в большом прекрасном зале, посреди которого была квадратная колонна, очень искусно сделанная». См.: Дженкинсон А. Путешествие из Лондона в Москву // Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. С. 77 (далее – Дженкинсон, 1938).

70 «Она [комната] четвероугольная, почти до 70 саженей в окружности, вверху и по стенам расписана и много украшена серебром и золотом, внизу на полу вымощена белым камнем с очень искусной резьбой. Посередине комнаты стоял толстый каменный столб или колонна, на котором лежал весь свод». См.: Гейс С. Описание путешествия в Москву посла Римского императора, , Николая Варкоча, с 22-го июля 1593 года. М., 1875. С. 27.

71 «Среди залы, где мы сидели, стоял под сводами великий четырехгранный столп; вокруг него со всех сторон был широкий стол, и был тот стол шириною с каждой стороны в две добрых доски; и был тот стол вышиною в полтора локтя от земли. На столе этом вокруг упоминаемого столпа выставлена была одна лишь позолоченная серебряная посуда, несказанно великолепная и роскошная». См.: Щер6ачев Ю. Н. Путешествие Его Княжеской Светлости Герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского в Россию 1602 г. М., 1911. С. 23.

72 «Великий князь ожидал нас в большой сводной палате об одном столбе, который в середине и держал самый свод; он расписан был на русский манер – большею частью вызолочен, как и стены вокруг». См.: Немоевский С. Записки Станислава Немоевского (1606-1608). М., 1907. С. 41-42 (далее — Немоевскuй, 1907).

73 «Есть и каменный дворец, именуемый Золотою палатою, на стенах его имеются изображения всех великих князей и царей Московских, писаные по золоту, а потолок искусно украшен картинами из Ветхого Завета. Окна в нем огромные, в два ряда, одни других выше, числом девятнадцать, печь устроена под землею, с душниками для нагревания комнат. Здание имеет вид квадрата, заключая в каждой стороне до 20 саженей; среди его стоит столп, на коем весь свод опирается…» См.: Записки Маскевича // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. СПб., 1834. Ч. V. С. 68-69. См. примеч. 9.

74 См. примеч. 9.

75 Бартенев, 1916. С. 106.

76 Сб. РИО. Т. 95. С. 13; Т. 53. С. 34, 504.

77 Сб. РИО. Т. 95. С. 96.

78 Там же. Т. 59. С. 148.

79 Там же. С. 534.

80 Там же. Т. 71. С. 25.

81 Забелин, 1990. С. 134.

82 Путешествие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году // Любич-Романович В. Сказания иностранцев о России в XVI и XVII веках. СПб., 1843. С. 9.

83 Забелин, 1990. С. 78.

84 Маркина Н. Д. Из истории возникновения приделов Благовещенского собора в 60-х годах XVI века // Материалы и исследования / ГММК. М., 1973. вып. I.

85 Памятники архитектуры Москвы: Кремль. Китай-город. Центральные площади. С. 329.

86 Александро-Невская летопись. С. 291-292.

87 Сб. РИО. Т. 35. С. 504.

88 См. примеч. 9.

89 ДАИ. Т. 1. С. 21.

90 См. примеч. 9.

91 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1978. Т. 1. С. 611 (далее — Даль, 1978); Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1978. Вып. 5. С. 255-256. Об одном из специфических значений слова «западный» см. также: Чернышев М. Б. О некоторых терминах и названиях в Описи 1578 г. крепостных сооружений Коломенского кремля // АН. М., 2001. Вып. 44. С. 40-41.

92 В описании Генриха Штадена Набережная палата указана к востоку от Столовой (а не к югу), переход от нее к Большой палате ведет к западу (а не к северу). См.: Штаден Г. О Москве Ивана Грозного: Записки немца-опричника. Л., 1925. С. 102.

93 Сб. РИО. Т. 71. С. 197.

94 3абелин, 1990. С. 97.

95 Сб. РИО. Т. 71. С. 288.

96 Там же. С. 296.

97 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией.
Т. 1. С. 125.

98 Сб. РИО. Т. 137. С. 54.

99 Там же. С. 482, 490.

100 О росписях Золотой палаты см.: 3абелин, 1990. С. 149-155; Розыск или список о богохульных строках и о сумнении святых честных икон, диака Ивaнa Михайлова сына Висковатого, в лето 7062 // ЧОИДР. 1858. Кн. 2. С. 1-42; Граля И. Иван Михайлов Висковатый. Карьера государственного деятеля в России XVI в. М., 1994. С. 122-126.

101 Патриаршая, или Никоновская, летопись. С. 301.

102 Дворцовые разряды, по Высочайшему повелению изданные II-ым отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии. СПб., 1850. Т. 2. С. 152.

103 Черных, 1994. С. 381; Богоявленский, 1980. С. 209.

104 Богоявленский, 1980. С. 210.

105 Забелин, 1990. С. 69.

106 Черных, 1994. С. 385.

107 Яковлева О. А. Кремль в Александровской слободе в эпоху Ивана IV (к вопросу о переименовании архитектурных памятников) // Тр. Института истории естествознания и техники. М., 1956. Т. 7. С. 169-172.

108 ДАИ. Т. 1. С. 22.

109 ГИМ, ИЗО. № 48289/Р.8063.

110 ДАИ. Т. 1. С. 22. Это едва ли не самый ранний случай употребления слова «чердак»; П. Я. Черных указывает на значительно более поздний текст «Статейного списка» Ф. Писемского 1582 г. С. 381.

111 Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1975. Т. 1. С. 339-340.

112 Там же. С. 341.
113 Даль, 1978. Т. 1. С. 131-132.

114 Сб. РИО. Т. 95. С. 633.

115 Там же. Т. 53. С. 183.

116 Там же. Т. 59. С. 46.

117 Там же. С. 65, 102.

118 Там же. С. 146.

119 Там же. С. 207.

120 Там же. С. 462.

121 3а6елин, 1990. С. 76.

122 Сб. РИО. Т. 71. С. 348.

123 Штаден. С. 102.

124 Книга об избрании на царство великого государя, царя и великого князя Михаила Федоровича / Комиссия по печатанию государственных грамот и договоров, сост. при МАМИД; изд. М. А. Оболенский. М., 1856.

125 Сб. РИО. Т. 59. С. 46.

126 Там же. Т. 35. С. 575.

127 Там же. Т. 59. С. 146-148.

128 Там же. Т. 71. С. 348-349.

129 Там же. Т. 129. С. 24-25.

130 Там же. Т. 59. С. 565-566.

131 Там же. Т. 71. С. 136-137.

132 Там же. Т. 129. С. 347.

133 Там же. Т.59. С. 460-461.

134 Там же. С. 462.

135 Патриаршая, или Никоновская, летопись. С. 145.

136 Сб. РИО. Т. 59. С. 532.

137 Там же. С. 509.

138 Там же. Т. 129. С. 24-25.

139 3а6елин, 1990. С. 85.

140 См. примеч. 9.

141 Сб. РИО. Т. 59. С. 148.

142 Там же. С. 265.

143 Немоевский, 1907. С. 53.

144 Шередега В. И. К вопросу о взаимодействии каменной и деревянной архитектуры в русском зодчестве XVI века // ДРИ: Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств XIV –XVI вв. М., 1970. С. 458-460.

145 Немоевский, 1907. С. 164.

146 Дженкинсон, 1938. С. 78.

147 Из рассказов Дон-Хуана Персидского. С. III-IV.

148 Там же. С. 16.

149 3а6елин, 1990. С. 90.

150 Gerevich L. The Art of Вuda and Pest in the Мiddle Ages. Budapest, 1971. Р. 104.

151 Владимирский летописец // ПСРЛ. М., 1965. Т. XXX. С. 142-143.

152 Патриаршая, или Никоновская летопись. С. 46.

153 Яковлев И. В. О дате окончания строительства Покровского собора // Ежегодник ГИМ 1961 г. М., 1962. с. 118.

154 Жизневский А. Изразцы на Старицком соборе, построенном в 1561 г. Тверь, 1888. С. 7.

155 Дмитриевский А. Архиепископ Елассонский Арсений и мемуары его из русской истории по рукописи трапезунтского Сумелийского монастыря. Киев, 1899. С. 96.

156 Записки Маскевича. С. 68-69.

157 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1. С. 125.

158 Сб. РИО. Т. 137. С. 54.

159 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1. С. 165.

160 Сб. РИО. Т. 129. С. 482.

161 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1. С. 201.

162 Бартенев, 1916. С. 105.

 Распечатать статью

Опубликовано 13 ноября 2008 в 3:11. Рубрики: Спутник следопыта.
RSS лента комментариев к этой записи. Вы можете оставить комментарий, или трекбек с Вашего сайта.