Время барокко
Рустам Рахматуллин
Из книги «Две Москвы», готовится к печати в издательстве «Олимп» в 2007 году
1. Меншикова башня и Новый Иерусалим
В год обрушения московской Меншиковой башни обрушился шатер собора в подмосковном Новом Иерусалиме. Шатер был восстановлен при Елизавете, башня — только при Екатерине. Два манифеста русского барокко, никоновский и петровский, вероятно, подпадают общему таинственному фатуму. Впрочем, над Новым Иерусалимом этот фатум оказался властен с самого начала.
Новый Иерусалим и Меншикова башня оформляли никоновский и петровский вызовы Кремлю, Москве, по-разному оспаривая место центра города и мира. В ударе молнии, пришедшемся на Меншикову башню, Москва увидела не только образ краха Меншикова, но и знак победы духа города над духом века. И, конечно, гнев небес на вавилонскую тщету.
Однако был ли опыт Меншиковой башни вавилонским? Или, скажем, только вавилонским?
Да, Меншиков построил башню до небес, чтоб сделать себе имя, и чуткая Москва присвоила ей это имя. Но Меншикова башня все же церковь, и как такая посвящена архангелу, чину небесному.
2. Арсенал
Другой барочный первенец — кремлевский Арсенал, заложенный с началом XVIII века как крупнейший дом Кремля, Москвы, России, — остановился стройкой сразу, на все время Северной войны, которой должен был служить. Работы обновились с миром. Тут архитекторы пустились друг на друга с кляузой. Явились новые и предложили новый вид. Спустя полвека это оставалось актуально. Еще через полвека Арсенал был взорван Бонапартом. Восстановлен. Наконец, недавно укреплялся от подвижки грунта.
Протяженный, поглотивший несколько кварталов, Арсенал стал первым в наших палестинах нововременским полаганием горизонтали против средневековой вертикали. Лежачей башней, перпендикуляром к Иванову столпу. Не Вавилон ли? Если есть над Арсеналом небо, то небо отрицаемое.
3. Разметка неба
Небо для барокко делается в самом деле твердью, крепостью с неясным результатом штурма. Обрушения барочных храмов по ходу их строительства обыкновенны.
В Москве обрушивалась недостроенной церковь Николы Заяицкого. Барочные примеры некатастрофичного, но долгостроя, заедающего время классицизма, екатерининское время, суть колокольня церкви Троицы, что в Серебряниках, церковь Климента Римского в Замоскворечье, колокольни Донского и Новоспасского монастырей.
Последняя, предполагая превзойти кремлевский столп, остановилась все-таки на допустимой высоте. И приняла прах собственного архитектора, Ивана Жеребцова, в основание.
Остановилась на предельно позволительной отметке колокольня Сергиевской лавры архитектора Ухтомского, а родственные ей по внешности и притязанию Иверские ворота того же архитектора недаром остались неосуществленными.
И все-таки, пишет Геннадий Вдовин, именно барокко завоевывает небо над Москвой и над Россией, вслед за кремлевской колокольней размечая и деля его на ярусы.
Деля, но более не повторяя дерзость Меншиковой башни. При таком условии, небо доступно для барокко, как для готики.
Вообще, барочный долгострой и неуспех родней готическому, нежели сизифову и вавилонскому.
4. Шумаевский крест
Вспомнить историю Григория Шумаева.
Всю половину XVIII века — большую часть своей барочно долгой жизни — резчик Шумаев работал деревянное распятие. Крест, сотнями сопутствующих сцен толкующий Евангелие. Не успел. Оставил завещание доделок, само звучащее священными стихами.
Шумаева не назовешь вавилонянином, поскольку не гордыня была мотив его труда. Здесь человек себя забыл и умалился, стаял весь. Не назовешь Сизифом, ибо труд Шумаева не был дурным и бесконечным сном.
По смерти мастера крест поместили в Сретенском монастыре, в соборе, составлять чудо Москвы и, значит, головную боль полиции. Утративший большую часть фигур в XX веке, крест недавно возвращен в церковный обиход, теперь в Большой собор монастыря Донского. Вновь освящен на первый путч: вещи барокко ждут больших событий, чтобы намекнуть свое предназначение.
5. Царь-колокол
Предназначение Царь-колокола приоткрыто по-другому — пророчески. Больше того: пророчества о нем бросают свет на смысл барочного труда и фатума вообще. Труда и фатума, отлившихся в Царь-колокол как в хрестоматию.
Хрестоматийный колокол отлит при Анне Иоанновне. Однако кроме барельефного портрета этой государыни на брюхе колокола есть портрет Тишайшего царя: литейщики осуществляли и его указ.
Осуществляли уже четвертый, по другому счету пятый опыт о главном колоколе города — Успенском. Даже стоящий на земле, Царь-колокол сличен с кремлевской колокольней и неотлучен от Успенского собора, голосом которого на колокольне мог бы стать.
Прежние опыты заканчивались то падениями при пожарах, то расколами от первого удара. Куски шли в дело вновь: металл был дорог. Так что Царь-колокол древней себя самое малое на восемьдесят лет.
Четвертый опыт превратился в пятый, ибо отливка старшего Моторина, Ивана Федоровича, закончилась аварией печей, утечкой меди в грунт и взрывом в яме. Борясь с ошибкой, мастер умер, оставив дело сыну Михаилу. Ошибка не остановила.
Готовый, колокол взогрелся на пожаре, переохладился при тушении, пошел одиннадцатью трещинами, потерял одиннадцатитонный скол.
Какой-то немец вызвался исправить дело — тут же умер.
Колокол лежал в земле сто один год, с тех пор стоит на грунте.
Подробностей довольно даже для барокко, столь склонного к подробностям и перечням.
6. Барочный труд и фатум
Барочного работника подстерегает странный фатум. Его труд без успеха. Труд повторений — и притом линейный. Труд длительный, когда не бесконечный, и бесконечность его кажется дурной. Барочный труд меняет целеполагание: он ценит путь, не достижение. Барочный труд незавершен и как такой завещан. И поэтому возможен после барокко. В барочный труд словно заложен механизм саморазборки.
Барочный фатум недреманно стоит за всякими барочными вещами и вызывает сам себя на стилистическом, как будто, основании. И это тем загадочнее, что барочный труд — труд притязательный, труд главных, величайших и особенных вещей. Здесь замысел, но вряд ли человеческий, и надо подчиниться.
7. Пророчества
Кто-то грустно пошутил: Царь-пушка не стреляла, Царь-колокол не бил, и вот де символы России. Другой ответил с бодростью: У нас еще Царь-пушка не стреляла, у нас еще Царь-колокол не бил. Оба не знали, что эти царственные вещи могут возвестить иную Славу, большую, чем даже русская.
Преподобный Серафим Саровский говорил дивеевским сестрам: «А колокол-то московский, который стоит на земле, около колокольни Ивана Великого, он сам придет к вам по воздуху и так загудит, что вы пробудитесь, и вся вселенная услышит и удивится». Это часть пророчества о крепости Дивеева против антихриста.
Сон Ремизова в руку: приехал из Москвы некий скопец, с тем, что на Москве украли Царь-колокол. А ведь «когда зазвонит царь-колокол, — кавычит сновидец чьи-то слова, — восстанут живые и мертвые!»
Анонимные кавычки выдают былую популярность и открытость этого таинственного знания.
8. Вещи Последнего времени
Итак, барочный труд лишь внешне сходен с вавилонским. Последний есть труд ложного, а первый — утаенного, даже от автора, смысла и адреса. Труд, постепенно открывающий — или приобретающий — тайные эти смысл и адрес.
Суд над барочными вещами не таков, как суд над вавилонской дерзостью, поскольку все они — царь-вещи. Царь-колокол, царь-колокольня, царь-собор, царь-крест, царь-дом — барочный человек работал их не в собственное имя. В барочном адресе царево отдается Богу, потому что Бог барокко выступает с царским титулом. Иначе говоря, барочный труд поставлен в перспективу Царства Божия.
Короны на барочных венчающих крестах, считающиеся то знаками монаршего внимания к церквям, то геральдическими символами княжеского или графского достоинства помещиков — строителей церквей, скорее означают, что Распятый есть Царь. И в этом смысле перед нами царь-кресты.
Все царское в барокко предназначено последним срокам. Чтобы возвестить их исполнение, Царь-колокол, во-первых, должен быть царем колоколов, а во-вторых, любой ценой не зазвучать до времени. И вот, Царь-колокол, каков он есть, не зазвучит — закон природы; но что же может помешать ему, когда изменится самый закон, гудеть, ходить, раздаться на весь мир? Недаром он поставлен на земле, недаром безъязык, недаром и расколот — отверст, как раковина, слышащая море.
Барочный человек работал последние вещи, Вещи Последнего Времени. Хватился, что на свете все слишком не готово, не сделано для встречи, не ждет той перемены, которой так ждало Средневековье.
Сама барочная избыточность — высот, размеров, пластики, перечислений — произошла от спешки украшения земли для этой встречи и от спешки перечня творения перед Концом.
9. Война и мир
По аналогии с царем колоколов, возможна интуиция, что и Царь-пушка ожидает своего однажды. Вещи Средневековья и барокко, Царь-пушка и Царь-колокол соседствуют, как сами эти времена, объединенные предчувствием Конца. Предчувствием, в котором замиряются сруб Аввакума и никоновский Новый Иерусалим.
Пушка и колокол, переливаясь друг на друга, остаются аллегорией войны и мира. Но царица пушек и царь колоколов отлиты к последней войне и последнему, вечному миру.
Записи
